Ольга Белова - 8848

Плывя в утлой лодке сострадания и желания войти в положение ближнего по безбрежному океану несправедливости, Елена Павловна, возможно, и дальше смогла бы сохранить зыбкое равновесие, но Людмила Сергеевна одной неосторожной фразой протаранила ее на полном ходу.

— Да на себя-то посмотри! Ни рожи, ни кожи! Муж и тот сбежал… — пустила лодку ко дну оппонентка.

Всю жизнь Елену Павловну сопровождала благородная бледность, теперь к ней примешалась и желтизна. В последнее время стало особенно заметно, как она зачахла и скукожилась. Неприятно было и то, что она позволила себе сболтнуть лишнее. Муж у нее был действительно подлец и не пропускал ни одной юбки.

Выросшая в провинции Людмила Сергеевна, судя по всему, осталась довольна сказанным. Некому было заниматься ее воспитанием, некому было подсказать, что переход на личности — дело опасное, потому как неизвестно, чем может закончиться.

Остапа понесло! 14 14 «И тут Остапа понесло!» — несколько видоизмененная народом цитата из произведения И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» (в оригинале — «Остапа несло»). Елена Павловна резала правду-матку, мужи, поглядывающие на неё со стен, казалось, говорили: «Спасайся кто может!»

Невозмутимым остался один лишь убелённый сединами старец.

Елена Павловна вспомнила всё! И как она сначала отнеслась к Людмиле Сергеевне, как к родной (одна дальняя родственница попросила ее приютить гостью у себя, и она не только приютила, но даже разрешила две ночи переночевать)! И как она дала ей телефон своего врача, когда у нее скакануло давление! И как она взяла ее с собой в театр и даже не взяла за это денег! Но самое главное — прицепилась, бог ее знает почему, к среднеазиатским Каракумам!

Позволила Елена Павловна себе и вовсе непозволительное.

Людмила Сергеевна, со слов Елены Павловны, кочевала, как некое животное, поэтому-то её и занесло в Москву. Она была тоже вьючная — вспомнить хотя бы, сколько она приперла на себе сумок, когда остановилась у нее. И даже горб у нее был такой же (Людмила Сергеевна действительно несколько сутулилась). Даже выносливость Людмилы Сергеевны ставилась ей в укор. Бей, таких не добьешь! Куда бы их ни занесло — все вокруг передохнут, а эти выживут! Жрать будут что придется! Воду пить хоть соленую (Людмила Сергеевна и правда запросто хлебала рассол от помидоров). Что же касается ее «рожи», может, у Елены Павловны и было с ней что-то не так, зато у Людмилы Сергеевны мозоли были, как у колхозницы! И она не удивится, если за ней еще подтянуться и другие из Каракумов, потому что она — животное стадное и жвачное!

Жестокие слова, как песчаная буря, хлестали приезжую Людмилу Сергеевну.

Многое из сказанного было правдой. Что поделать… приходилось как-то выкручиваться, приспосабливаться… Жила она скромно, не шиковала — не у всех же палаты каменные. Надо бы было — жевала и саксаул. Что касается ухода и мозолей — не было у нее возможности за собой ухаживать!

Людмила Сергеевна выросла на стуле, обернулась к стеллажам, сделав вид, что ей там что-то понадобилось, пожевала-пожевала и раз уж Елена Павловна допустила подобное сравнение — взяла да и плюнула сопернице на спину! Пожалуйста, если уж ей так хочется, чтобы она была похожа на некое жвачное животное!

Елена Павловна ничего не заметила. Она продолжала надписывать библиотечные карточки. Свидетелем происшествия остался один лишь востроносенький Гоголь, грустным, извиняющимся взглядом поглядывающий на женщин со стены.

Ирина Сергеевна недавно переехала в новый дом и круто взялась за устройство собственного счастья. Раньше все было как-то не до того. Замуж она, как и положено, сходила, но после трехмесячного супружества муж объелся груш, и она в свои нежные восемнадцать осталась одна. Шли годы, мелькали раздражающие 8 Марта, мужчины на улицах несли цветы, но все не ей, никто не стучался в дверь женщины. На работе Ирина Сергеевна не шалила, не так была воспитана, вне работы — рада была бы хвостом вильнуть, да все как-то не получалось, то человек не попадался, то времени не было, всё откладывала, а когда приоритеты поменялись — пришло время выходить на пенсию.

За долгие годы одиночества женщина имела достаточно времени обдумать свою холостую участь, придумала даже собственную теорию. Исходя из этой теории, одним мужчина выдается один раз и на всю жизнь, а у других, в силу непонятных причин, мужчина то есть, то нет. Не жизнь, а пунктирная линия: под конкретную жизненную задачу подтягивается конкретный мужичок, засучив рукава, выполняет работу, а как только все сделано, мужичок исчезает. «Ауфвидерзейн, майне кляйне! 15 15 «Ауфвидерзейн, майне кляйне!» (нем.) — «До свидания, моя малышка!» Закройте за мной дверь!» И нет никакой возможности придержать его хотя бы до следующей задачи. «Не надо беспокоиться, тётя. Будет повод — подойдет следующий товарищ!»