Таисс Эринкайт - Рыцарь, куртизанка и алхимик [СИ]

— Возвращаемся к нашим, — сипло сказал Максимилиан, чтобы хоть что-то сказать. Тишина становилась невыносимой.

— Мы даже не знаем, где основной фронт, — с горечью отозвался Микал, единственный оруженосец, выбравшийся из того поганого села. Мальчонка то и дело утирал сочащуюся из разбитого носа юшку, но держался молодцом.

— Войска шли к столице, — с уверенностью, которой не ощущал, отозвался Макс. — если пойдем на запад, то рано или поздно нагоним их. Они не могли опередить нас больше, чем на три дневных перехода, обозы идут медленно.

— Но и не ползут, — не согласился один из ветеранов, Ларс, — дождей давно не было, дорога сухая, так что они вполне могут быть уже на подходах к столице. Мы по этим богом забытым деревенькам шастаем больше недели… Дошастались, мать вашу через стремя!

— Не бузи, — хриплым сорванным басом оборвал его Готфри, молчаливый северянин откуда-то из самих предгорий, — пацан дело говорит. Уходим к нашим.

— Принимай командование, командор, — опешившему Максимилиану хитро подмигнул бесстыжим карим глазом худощавый, смазливый как девица южанин по прозвищу Хлыст. Настоящего имени красавца не знал даже прежний командор.

— А девчонку что, с собой потащим? — все еще недовольно спросил Ларс.

— Да, — твердо ответил Макс под смешливое хмыканье Хлыста и покрепче прижал к себе спящую девочку.

— А на кой нам ведьмино отродье? — не унимался ветеран.

— Сам не знаю, — как можно более легкомысленно пожал плечами Максимилиан, — командора Ульрих приказал увести ее. Я увел.

— А, тогда понятно… — протянул рыцарь. Авторитет Ульриха был неоспорим даже после смерти его самого.

Макс так и не сказал никому, что приказ спасти девчушку он отдал себе сам.

6 день месяца Ливней 1662 года от В.С.

Аллер, столица Аллирии

4

Ледяные струи дождя полосовали булыжники мостовой, смывая грязь и копоть, стучали в окна, барабанили по подоконникам. Пожалуй, только в Аллирии толком понимаешь, почему месяц Ливней называется именно так. Изливающиеся на город потоки воды, казалось, сшили между собой небо и землю толстыми витыми нитями, превратив весь мир в мокрое и размытое серое марево. Холодная вода надежней войны загнала людей под крыши, на опустевших улицах по вечерам можно было встретить разве что разъезд хмурых храмовых рыцарей. Город затих, укутался в серый саван дождей, как испуганный ребенок в одеяло. Не мелькнет огонек за наглухо закрытыми, как во время чумы, ставнями разом ослепших окон ремесленных и торговых кварталов, не скрипнет задняя калитка купеческого дома, выпуская на улицу удачливого любовника или спешащую на свидание служанку. Город спит. Горячечным, полным кошмаров сном тяжелобольного.

Дождь и ночь милосердно скрыли следы пожаров и развалины, но Максимилиан как никто другой знал, что он увидит с наступлением утра. Война не пощадила величественно-прекрасный город, многие здания и памятники были уничтожены. От дворянского квартала не осталось ничего, кроме дымящихся обломков, храмы старых богов были разрушены до основания. Королевский дворец та же участь не постигла лишь по одной причине — туда боялись ходить. Безумная принцесса Алина, единственный маг в семье аллирских королей, наложила проклятье на весь дворец, и когда внутрь ворвались завоеватели, дворцовый комплекс обрушился им на головы, погребая под обломками и храмовников, и королевскую семью. Иерархи ордена потом долго сокрушались, что правящее семейство убралось в смерть раньше церковного суда, а вот рыцари втихую радовались. Не дело это — судить проигравших, пусть уходят с честью.

К слову, о дворце. Проклятье мертвой принцессы оказалось с подвохом. Любой, кто ходил в руины, заболевал и в два дня сгорал от жесточайшей лихорадки. Не помогали ни молитвы, ни воскурения фимиама, ни святая вода. И теперь руины на месте дворца, недоступные, но такие притягательные, злорадно глядели в небо обломками ажурных башен, тонкими и острыми, как рыбьи кости.

Если богатые кварталы города своим запустением навевали мысли о моровом поветрии, то бедняцкие вызывали прямо противоположное ощущение. Никому из рыцарей и в голову не пришло резать плебеев, которые отнюдь не горели желанием умереть за короля и отечество, а потом стало поздно. Победоносная армия Бога стремительно, как собака репьями, обрастала "свитой" из отребья всех мастей, маркитанток, воров и шлюх. Больше всего выиграли последние: именно в объятиях "жриц любви" многие рыцари, ошалевшие от победы и вседозволенности, находили приют, нарушая тем самым с десяток параграфов орденского устава. Высшее чины ордена закрывали на это глаза — слуга должен быть сыт и доволен, что бы впредь угождать господину.