Дмитрий Овсянников - Осколки Сампо [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Вот однажды зимой собрался Ойво в лес – дров нарубить печку топить. Выбрал в чаще сосну побольше, топор достал – пошёл по лесу стук да треск.

А под сосной берлога была. Услыхал медведь шум, зарычал сердито спросонок. А потом вылез да Ойво увидел – пуще прежнего рассердился, – тут Кауко поднял руки и заговорил утробным голосом, изображая медведя: «Ты чего в моем лесу деревья рубишь? Чего мне спать мешаешь? Вон убирайся!»

– И охота медведю было разговаривать? – невесело усмехнулся Уно.

– Ойво еле ноги унёс, – продолжил Кауко. – Куртка порвана, дров нет и печку топить нечем. Тогда собрался заместо него Райво. Приехал в лес, видит – сосна надрубленная стоит, что брат заприметил. Хотел Райво дальше рубить, да решил прежде на кантеле поиграть, чтобы веселее работалось. А медведь уж тут как тут – из берлоги лезет, ревёт грозно. Хотел он на Райво броситься, да не смог – лапы под музыку сами впляс пошли. Зарычал медведь, заухал. «Научи меня, говорит, на кантеле играть!»

– Медвежье ли это дело? – улыбнулся Антеро. Он знал старую сказку о веселом дровосеке, но не хотел перебивать Кауко – в конце концов, угрюмое молчание тяготило карела не меньше прочих, а болтовня добродушного саво помогала отогнать мрачные мысли.

– «Отчего же не научить?» – отвечает Райво. Стал медведь лапами по струнам бить, совсем скверно играть. Райво ему и говорит: «Так не годится. Слишком лапы у тебя, бурый, толстые. Надо тоньше сделать». Расщепил Райво бревно, расклинил, а как зверь лапы-то в щель засунул, человек клин вышиб и лапы прищемил. «Отпусти! – ревёт медведь. – Ну тебя с твоим кантеле!» «А будешь людей пугать? – спрашивает Райво. – Из лесу гнать будешь?» «Не буду, – ревёт медведь. – Отпусти только!» Вбил Райво клин заново, вытянул зверь лапы, да в берлогу скорее убрался. С тех пор присмирел косолапый – как услышит стук копыт да полозьев скрип, скорее в чаще прячется и сидит тихо. А Райво нарубил полные сани дров да домой поехал. Едет, поёт и на кантеле играет.

– Ты это всё к чему? – спросил Уно, дослушав сказку до конца.

– К тому, приятель, что вредное это дело – ворчать и хмуриться без конца. Вы который день словно на кладбище – диву даёшься.

– А ты всё веселишься, как безумный! Вот погоди, посадит тебя Лоухи, хозяйка Похъёлы, на лопату да в печь засунет! – проворчал хяме.

– А я руки-ноги растопырю и в печь не пролезу! – не растерялся Кауко.

Однако имя Лоухи заставило потупиться даже балагура-саво. Все слышали о могучей и грозной колдунье, царствовавшей в северных краях, всем было известно, что нрав ее коварен и жесток. Никто из ныне живущих в землях Калевы не видел Лоухи своими глазами, иные даже сомневались, есть ли она на самом деле. Но здесь, на маленьком клочке земли посреди Туманного моря вера во все небывалое и страшное становилась сильной как никогда.

– Нам здесь радоваться нечему, – назидательно сказал Уно.

– А тому, что лодка у тебя добротная? – вступил Антеро. – Который день сквозь Туманное море, как нож сквозь масло, а всего четверо ведут. Хаживал я и с викингами, и с венедами на больших ладьях, есть с чем сравнивать. Тому, что остров подходящий сыскался, греемся себе да говорим мирно – нет бы болтались в море, как щепки! Да тому, наконец, что оставил ты крепость, и не на тебя теперь ворчат тервасканто!

– Уж не припрятан ли у тебя за пазухой сварливый кусочек Хяменлинны? – шутливо спросил Кауко. – Если припрятан – бросай сей же час в костер, гори он синим пламенем! Не пригодится!

– Раз уж заговорил про крепость, – кузнец встал и прошёлся вокруг костра, разминая ноги, – послушай, что я скажу. Нельзя такие вещи забывать. Чтобы как придёт Хяменлинне конец, не было впредь соблазна повторить эту дурную затею себе во вред!

– Всё так, – кивнул рунопевец. – Только такую память хранить надо умеючи – от сердца подальше. Старая досада – она для человека вроде как ржавчина для железа – уж тебе ли не знать?

– Знаю. Что угодно источит, дайте срок!

– Вот-вот. Так лучше пусть старая беда в прошлом останется, а новое дело затеем еще лучше прежнего!

– Иным тяжко бывает на чужбину идти – семью оставлять, – продолжил Кауко. – Так нам и это не грозит: что Уно, что я – отрезанные ломти. Меня в Савонкоти еще с полгода никто не хватится. А у тебя, Антеро, семья есть? Ты, как-никак, старший из нас!

– А откуда я, по-твоему, взялся? – строго спросил карел. – На родовом карсикко, что ли, вырос, как шишка, да на землю по осени соскочил?