Дмитрий Овсянников - Осколки Сампо [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– А крепость?

– Думают, будет надёжнее. Опять все заняты вроде, и разброда нет. Опять все вокруг старейшин суетятся, свои и чужие, повелевай – не хочу. На дурном чувстве ничего хорошего создать нельзя – так у нас, чтобы не сомневаться, нарочно память недобрую о руотси мусолят, подогревают ненависть. Хотя кто с викингами бился – тот уже давно состарился, многие умерли.

Случившееся много лет назад нападение дружины викингов, идущих домой несолоно хлебавши, потрёпанных и обозлённых в неудачном походе, с непривычки показалось хяме великой войной. С тех пор хяме твердо решили, что шведы непременно нападут снова. Многим даже нравилось пестовать в себе чувство постоянной тревоги. И неважно, что набегов на побережье хяме викинги больше не совершали: рыбацкие деревни – добыча незавидная. Даже купцы были здесь редкими гостями.

– Ну, выдержим мы полгода в осаде, а дальше что? – продолжал Уно. – Припасы-то с берега везти. Тут дров для очага – и тех не сыскать! А что запрут нас на острове, как в коробе, да сами в нашем краю хозяевами сядут, всем невдомёк.

– Так уж невдомёк?

– Ты уже по-онял, – Уно нахмурился пуще прежнего и замолк.

Ему не хотелось признавать, что привычка хяме доводить начатое до конца, щедро пропитанная упрямством и уплотнённая со всех сторон вязким мышлением, сейчас работала против них самих. Бросая все силы и средства на бесконечное строительство, жители побережья почти ничего не оставляли для собственных домов и пашен, приходящих без хозяев в запустение, для собственных жён и детей. Не один хяме в своей голове из зёрнышек сомнения выращивал мятежные думы, но росли они медленно, и только-только проклюнулись на поверхность гневными словами кузнеца в споре с самим валто. О боги, сколько ещё лет должно пройти, прежде чем незаметные ростки станут буйными всходами и принесут плоды в виде по-настоящему полезных дел!

– Иной раз думаешь, что если приневолят нас руотси, – снова заговорил Уно, – ну, обложат данью. А хуже, чем нынче, уже не будет…

– Если все думают так, то Хяменлинне конец, – заметил Антеро.

– Так и думают, – подтвердил кузнец. – Просто вслух говорить об этом нек-когда-а.

– А если руотси так и не придут?

– Придут. А куда же им деваться?

– Быть может, вы сами себя пугаете? Травитесь собственной боязнью, от этого души тончают и разум мутится.

Уно молчал, разглядывая свои башмаки.

– А знаешь, если придут, – попробовал шутить Кауко, – пускай валто расскажет им, как в этих краях хозяйничать. Враги уснут, как пить дать – и берите их голыми руками!

Кузнец улыбнулся – то была первая улыбка, встреченная странниками в ворчливом сыром краю Хяменмаа, – и заговорил о любимом деле:

– Мой друг, тот, что учил меня кузнечному делу, большой был умелец. Уж он работал! И украшения, и инструмент разный делал, и меня учил. Мы с ним плетение кольчуги хотели освоить. Было у нас несколько штук, после того набега викингов нашим достались. Работа тонкая, и почти получаться начала. А потом он умер, а мне велели цепи ковать, море загораживать. И ничего, что железа у нас не хватит. Они, цепи эти, мне уже в страшных снах снятся! Глупая то работа, и люди от такой глупеют. Другое дело – когда изделие полезно, нужно думать над ним да искать, как лучше! Так Ильмаринен ковал волшебную мельницу Сампо!

– Что ты сказал?! – слова кузнеца прозвучали для Антеро как гром среди ясного неба. Битых полтора месяца он пытался услышать хоть что-то о древнем сокровище – никто и словом не обмолвился.

– Сеппо Ильмаринен, вековечный кователь, – замкнутый хяме оживал на глазах. – Любой кузнец чтит его память. Он умел сковать что угодно из чего угодно. В туманной Сариоле он выковал Пёструю крышку, волшебную мельницу Сампо. Разве ты не слышал?

Антеро покачал головой.

– А говорили, будто ты рунопевец! Вот, послушай.

Над бескрайним морем лесов пёстрым парусом поднималась голая вершина утёса, отточенная всеми ветрами. На многие вёрсты вокруг не встречалось людского жилища, с начала времён не ступала на склоны горы нога человека – только дремучие леса, да озеро у подножия, да небо – высокое, вечное, куполом укрывающее землю. Казалось, что утёс служит осью, соединяющей три стихии и не принадлежащей духам ни водяным, ни лесным, ни небесным. «Вот она, гора Маанэлла, Вершина этого мира!» – подумал бы несведущий путник, прошедший с юга на север туманную Сариолу.

Ильмаринен знал, что это не так. Но именно здесь устроил прославленный кователь свою новую кузницу. Уже немало дней прошло с тех пор, как начал подниматься дым над горнилом, застучал молот, тяжело задышали огромные меха, у которых трудились молчаливые рослые мужи-похъёлане…