Лорел Гамильтон - Трепет света

— Многие из сидхов не хотели сотрудничать с полицией, — сказал Гален.

— Мне понятно, почему убийца не хочет сотрудничать с ней, но почему остальные отказываются?

Дойл встретил взгляд Галена, а затем сказал:

— Им казалось, что у людских властей нет влияния на них. Я отправил Риса и Баринтуса убедить их, что они ошибаются.

Было что-то странное в том, как он это сказал, в другое время я спросила бы, насколько суровы были эти методы убеждения, но, если честно, мне было все равно. Как смели они отказываться помогать в расследовании… убийства Шолто.

— Они отказались помочь, полагая, что покушение было совершенно на меня?

— Они сказали, что Шолто не был их королем, и раз его так легко убили, то либо он не был сидхом, либо заразился твоей смертностью.

Я просто уставилась на него.

— Что?

Они снова посмотрели друг на друга.

— Что означают эти взгляды? Вы упомянули почти всех, кроме Холода. Где он?

— Он у доктора, — ответил мне Дойл.

Я попыталась сесть, но Дойл придержал меня за плечо.

— Он в порядке, ну или настолько в порядке, насколько и был, когда приехал в больницу

— Что это значит? — спросила я, и страх из моего сна, прежде только затаившийся, снова всплыл на поверхность. Я боролась с паникой, зная, что, по крайней мере, частично в ней был виноват мой кошмар и Таранис, но… порой мне казалось, что я была на грани паники месяцами.

Как будто лишь разговор о нем призвал его к нам, дверь открылась, и за ней стоял Холод, высокий и невероятно красивый. Его волосы сверкали в тусклом свете комнаты, так же выглядела елка в канун Рождества, когда я была маленькой: она вся красиво мерцала, когда мой отец гасил свет, ведь Санта не придет, пока свет не погаснет. Мы праздновали Йоль и зимнее солнцестояние как религиозный праздник, но папа устраивал для меня более американский праздник, когда я была совсем маленькой, и даже хотел, чтобы я ходила в христианскую церковь со своими школьными приятелями и в храм с друзьями, которые были евреями. Мой отец хотел, чтобы я поняла свою страну, а не только наш народ. Волосы Холода напоминали об этих старых украшениях на елках и о рождественских утрах, которые я видела по телевизору, но которых никогда не проживала сама. Мне так хотелось братьев и сестер, семейных праздников без политических дебатов и позирования для прессы. С приходом Холода я почувствовала, как должно было ощущаться рождественское утро, которого никогда не было.

Что бы он ни увидел на моем лице, это заставило его улыбнуться той светлой широкой улыбкой, что делала его лицо чуть менее идеальным и удивительным в тоже время. Гален посторонился, чтобы Холод мог взять меня за руку и склониться ко мне в поцелуе. Он слегка замешкался, выпрямляясь, словно что-то защемило или заболело в центре его тела.

— Что сказал врач? — спросил Дойл.

— Он дал какие-то антибиотики и велел не нагружать организм ближайшие три дня.

— Погоди, хочешь сказать, что собачьи царапины оказались заражены? — спросила я.

— Похоже, что так, — ответил он, сжимая мою ладонь и улыбаясь мне.

— Ты не можешь подцепить инфекцию от ранения, только от яда или злых чар. Никто из фейри не может просто заразиться.

— Тем не менее, именно поэтому я не исцеляюсь так, как должен.

— Холод, ты… Я видела, как ты исцелился от пулевого ранения быстрее, чем от этих собачьих царапин. Они были глубокими, но не настолько же.

— Доктор заверил меня, что это натуральные антибиотики, не искусственные, так что у меня не должно быть аллергической реакции на них, и поскольку прежде я их не принимал, инфекция не должна быть устойчивой к ним, как могло быть, если бы я чаще прибегал к современной медицине.

— Холод, ты хочешь сказать, что исцеляешься по-человечески медленно, как я могла бы исцеляться?

Холод не смотрел на меня. Я взглянула на Дойла и Галена у изножья кровати.

— Поговорите кто-нибудь со мной, сейчас же.

— Некоторые из новоприбывших сидхов были недовольны тем, что Холод не исцеляется так же, как до его отъезда из Фэйри, — сказал Дойл.

— Хочешь сказать до меня, — уточнила я, стиснув их руки в своих ладонях.

— Не важно, какова причина, — сказал Холод со спокойным, умиротворенным, даже счастливым лицом.

— Ты был бессмертным и не старел. Ты остался бы таким же прекрасным и удивительным на целую вечность, а любовь ко мне украла это у тебя. Как? Как, лишь став моим возлюбленным, ты утратил свое бессмертие?

Он поднял мою руку и потерся губами о костяшки пальцев. Это было замечательно, но я могла думать лишь о том, что он теперь будет стареть. Что, влюбившись в него, я убила его.