Юлия Пушкарева - Тени и зеркала [СИ]

«Как он догадался?» — в смятении подумала Тааль, глядя, как бережно кентавр выпускает бабочку… Чего только не встретишь, оказывается, за стенками родного гнезда.

После сорок третьего круга по комнате Синна не выдержала и снова приложила ракушку к уху. Оттуда, из-под красно-коричневых завитушек, глухо шумело море — совсем такое же, как настоящее, видневшееся из окон нищенской гостиницы, где они остановились. То есть Синна, конечно, давно знала, что никакого моря в ракушках нет, — учителя известили её об этом ещё в детстве, а отец даже увлечённо разъяснил, как именно движение воздуха и её собственной крови порождает такую иллюзию. Но знала она и то, что жители всех в мире побережий всегда говорили и будут говорить — «шумит море».

В Хаэдране Синна впервые увидела море — совсем не такое, какого ждала: скорее пугающее, чем красивое. Как всё здесь, оно отсвечивало сталью, а багряные закаты на нём отдавали чем-то зловещим. Оно по-стариковски морщилось от ветра, куталось в удушливую вонь гнилой рыбы и крики чаек, скалилось сетями и обломками корабельных снастей на берегу. Море не любило людей, приберегало для них угрозу, но всё равно цепляло чем-то необъяснимым, заставляя подолгу смотреть на себя — в ту даль, где далеко на западе сливалось с небом.

Ракушку — большую, едва умещавшуюся в руке — вчера нашёл для Синны Линтьель. И преподнёс во время их уже привычной вечерней прогулки по порту — с теплотой, но слишком цеременно. Он, впрочем, всё делал слишком церемонно, даже сапоги чистил с убийственно серьёзным лицом. Это иногда уже выводило Синну из себя, но чаще смешило. «Она совсем как улитка… Жирная такая, знаете — после дождя», — сказала она, с улыбкой отчищая от ракушки песок и грязь.

«Улитка, миледи?…» И, подняв глаза, Синна, увидела, что Линтьель смотрит на неё с чуть презрительным недоумением — так глядят на взбалмошного ребёнка или нашкодившего щенка. Высокий, гладкий кезоррианский лоб прочертила морщинка.

Теперь менестрель всё чаще смотрит на неё именно так.

Синна вернула ракушку на выщербленный стол, единственный в узкой комнатке. Там её законное место — рядом с узлом её вещей, с лирой и флейтой Линтьеля в аккуратных чехлах. Менестрель был помешан на порядке и чистоте даже больше, чем сама Синна, и мог полчаса провести, отчищая чехлы от невидимых пятен, — но струны у лиры оставались плохо подтянутыми. Он давно не играл ей — наверное, с самого Заэру. И это понятно: время явно не подходящее…

Синна добрела до своей кровати и села, тусклым взглядом обводя тусклые стены. Углы съела плесень, постель кишит клопами, а воду в кувшинах для умывания прислуга меняет исключительно по настроению. Семь шагов Синны в длину и четыре в ширину — о, она отлично запомнила, проводя здесь одинокие дни… «Вам нужно соблюдать осторожность, миледи. Любой ти'аргский лорд в Хаэдране может узнать Вас, и тогда мы пропали». Да, прогулки только после заката. Разумеется.

Духота, но окно не открыть: в комнатку ворвётся холодный ветер. Пропитанный солью с моря, а ещё — железом и кровью. Синна была уверена, что никогда не забудет первые дни здесь — даже в старости, окружённая роскошью и толпой почтительных внуков (по-другому представлять свою старость ей не хотелось)… Те дни, когда этот запах был ещё свеж.

Красная вода и красный липкий берег. Трупы, гниющие прямо на улицах — некому убирать… Гавань, ставшая жалкой грудой камня и дерева. Наполовину разрушенные городские стены. А ещё — альсунгские здоровяки и их наёмники, бродившие по порту и городу целыми десятками, оравшие радостные песни на чужом языке… Пьяные от вина, эля, а ещё больше — от победы и собственной власти. Особенно страшны были те, за чьими спинами торчали двуручные мечи (таким громоздким мясницким варварством в Дорелии уже не пользовались — к счастью, как думала Синна, вздрагивая). Они крушили мебель в трактирах, ящики и тюки толстых торговцев из Минши, вывески лавок — бесцельно, просто чтобы выплеснуть грубую жажду разрушения. И так же бесцельно отлавливали женщин на улицах — а те были счастливы, если просто оставались в живых.

Линтьель, молчаливый и бледный, берёг тогда Синну, как только и мог беречь главное сокровище лорда Дагала. Прятал её даже от хозяина гостиницы, не давал произнести ни слова, ни на миг не выпускал из вида, раздобыл платье местной рыбачки… Всю скудную еду сначала пробовал сам, а во время любых передвижений то и дело менял маршруты и выдумывал новые легенды о том, кто они такие (он, к счастью, отлично говорил на ти'аргском и лишь чуть хуже — на альсунгском). Однако и он не сумел бы оградить её от отвратительной правды — и Синна насмотрелась на вещи, о существовании которых не задумывалась прежде. Она никогда не считала себя изнеженной, но там, в Хаэдране, иногда не могла сдержать приступы тошноты.