Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Это недоразумение, господин, — сказал он, позволяя себе забыть об осторожности. Люв-Эйх сонно покосился на юношу, который уже распростёрся у его ног. И неспешно, с присвистом, обсосал рыбную косточку.

— Посмотри-ка, Ван-Дир-Го, господин волшебник заступается за тебя. Прав ли он?

— Нет, хозяин, — прошептал Ван-Дир-Го, не поднимая головы; Альену едва верилось, что с этим же человеком он говорил сегодня в саду. — Недостойный провинился и должен понести наказание.

— Нет, Ван-Дир-Го, — сладко пропел Люв-Эйх. — Это не всё, что я хочу услышать.

— Я молю о прощении, господин мой.

— И это всё?… — Люв-Эйх слегка подался вперёд, его ноздри жадно затрепетали. Что-то внутри Альена сжалось от гадливости: он ни разу не видел на лице толстяка такого подлинного наслаждения, даже когда тот хвалился своими масками или редкими игрушками коллекций.

Многие лорды, или чары, или короли, которых знал Альен — а также (и даже чаще) просто местные писцы, казначеи и надсмотрищики, главы ремесленных цехов и купцы позволяли себе такие игры. Им было важно не просто увидеть, как кто-то другой унижается. Им было важно, чтобы он сделал это по собственной воле, чтобы он исходил мольбами об унижении, как исходит соком перезревший, томящийся мякотью плод. И чем меньше власти было дано человеку, тем чаще он развлекался подобным образом.

Может, потому Фиенни и пустился искать драконов. Потому, что люди отвратительны.

Альен вспомнил Мору, комнату в Кинбралане с метелью за окнами — и уверился в этом ещё прочнее.

— Недостойный пачкает землю, по которой ходит. Воздух осквернён дыханием недостойного, — всё тише и тише шептал Ван-Дир-Го, и голос его сбивался на всхлип. — Недостойный хуже падальщика. Своим рождением он опозорил мать… Господин, прошу!..

— Я не разрешал тебе просить, — спокойно отозвался Люв-Эйх, по привычке разглядывая ногти. Он, казалось, стал ещё круглее и больше, питаясь крысиной дрожью Ван-Дир-Го. — Продолжай.

— Тело недостойного уродливо, как душа. Гнев Прародителя будет милостью для Недостойного, — вновь забубнил раб. Насколько мог судить Альен, эти слова для него были не просто скучной, затверженной обрядовой формулой — от самых резких фраз он содрогался, как от ударов плетью. На голой, блестящей от пота спине чётко обозначились бугорки позвоночника — готовое поле для плети.

— Наместник, — тихо сказал Альен, ощущая дурноту. Люв-Эйх сейчас до отвратности напоминал ему лорда-отца. — Я прошу за этого человека.

— А я и подумать не мог, волшебник, что у тебя доброе сердце, — усмехнулся Люв-Эйх, бросая короткий взгляд на рабыню, съёжившуюся от страха под вытянутым окном. Потом он покосился на рассыпанную еду, и девушка кинулась подбирать со скоростью гончей на охоте. — Твои мысли — точно тонкие ножи убийц, поражающие так легко, что жертва не успевает почувствовать. Ты больше похож на карателя, чем на заступника. Вот и меня вздумал напугать, выпытывая об Альсунге. Я не прав?

— А ты боишься? — отпарировал Альен. Зеркало, спрятанное под одеждой, раскалённой головнёй вжалось в кожу. Собственная магия смешалась с Хаосом где-то под рёбрами — или в глубине мозга. Она билась внутри и жаждала выхода. — Ты испугался, Наместник?…

Ван-Дир-Го, кажется, даже дышать перестал. Очень вовремя — или не вовремя, это как посмотреть — прибежал мальчишка с чёрным свёртком. Свёрток был (разумеется — как обычно в Минши) шёлковый и совсем не большой. От нового приступа тревоги у Альена пересохло во рту.

Он уже задался вопросом о том, где старушка Сен-Ти-Йи, но где Бадвагур и Ривэн?… В последние несколько вечеров Люв-Эйх приглашал их на ужины, больше не принуждая есть с рабами…

Нет, они живы. Он бы понял, будь это не так. Он ведь понял, когда отец сдал Кинбралан или когда Нитлот заявился в Домик-на-Дубе. Какое-то безошибочное чутьё подсказало. Альен теперь уже не знал, влияние это Хаоса или его изначальное свойство — так сильно запутался.

Пока он восстанавливал дыхание, пытаясь удержать в себе колдовство, уже коловшее кончики пальцев, Люв-Эйх разматывал свёрток. Увидев его содержимое, Альен вскочил — раньше, чем успел подумать.

Две пряди волос: короткий клок тёмно-русых, с неровно обстриженными концами, и холёная, курчавая каштаново-рыжая прядь из гномьей бороды. Альен вспомнил, какой дерзостью в Гха'а считают даже прикосновение к чужой бороде… Хорошо, если Бадвагур когда-нибудь простит его.

Демонстрация силы — вот что это было. Пикантный десерт, который Люв-Эйх припас напоследок.