Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

«Много было бы тебе чести», — подумал Альен, но сразу подавил раздражение. Он не должен показывать своей неприязни к этому шару в шелках. Он к тому же и сам пока не понял, где её границы.

— Такой уж я человек, о Наместник, — сказал он, взяв с блюда щепотку перчёного риса. — Никогда не мог пройти мимо чужой мудрости.

Внесли второй ковёр, свёрнутый в валик — искусно расшитый звёздами, он был похож на кусок неба; среди узоров Альен заметил красную звезду. Звезду Дракона. Зелёная Шляпа почему-то верит в приметы о ней — видимо, не зря… Трудно было не вздыхать при мысли о боуги. Серебристый корабль и та диадема — всё под толщей воды из-за чьей-то тёмной, неодолимой воли.

Воли сродни Хаосу внутри у него.

Разве только Хаосу? Сродни уму, жизни, творчеству. Дару. Магии.

Специи в рисе обожгли нёбо, и Альен отмахнулся от соблазнительного шёпота. Он уже начинает привыкать к его вторжениям в сознание — плохой знак.

Вторжениям ли?… Или это его собственные мысли?

На звёздный ковёр уселся один из рабов, ровесник Ван-Дир-Го с угрюмым и неприятным лицом. В руках у него был струнный инструмент — что-то вроде лиры на местный лад. Люв-Эйх ценил хорошую музыку, особенно в сопровождении еды.

Загорелые пальцы с обкусанными ногтями побежали по струнам, и раздались низковатые, горькие переливы — так тоскливо и в то же время настойчиво, что Альен вздрогнул. Простенький мотив напоминал прокажённого, который с рёвом обнажает язвы и кричит миру о своей боли. Такой напор трудно было выдержать.

— Каш-Ту-Го недурно играет, правда? — хмыкнул Люв-Эйх. — Готов поспорить, что и в своих странствиях ты такого не слышал.

И вправду, он не слышал. Ни бесхитростные народные песни, ни сладкая музыка менестрелей, ни бравурно-острые флейты — ничего не подходило для сравнений. Альен не то чтобы обожал музыку, но часто понимал её. Обработка мышления, которую «беззеркальные», люди, получали в Долине, к этому приучала.

А Фиенни любил музыку больше всех Отражений.

И всё-таки — разве что…

— Разве что сказители Альсунга, — сказал Альен, и раб прекратил игру. Повисла тишина. — Мне довелось слышать их пару раз. Совсем другое, конечно, но и сходства немало.

Та же величавая сила и суровая, давящая грусть — как от постоянного холода, от домашней беды или битвы. В этой мелодии не было и следа южной неги, зато было нечто иное, по-ночному, по-ледяному северное.

Однако не это сейчас волновало Альена. Его волновала реакция Люв-Эйха. Наместник ничем не выдал злости или страха.

— Альсунга, — повторил толстяк, чуть-чуть шепелявя из-за набитого рта. — Не ждал от тебя таких слов. Уж и не знаю, похвала это или хула — учитывая, что северяне сделали с твоим королевством, волшебник… И что собираются сделать со всем материком, если карающая длань Прародителя их не остановит.

— Воистину, — в унисон произнесли все рабы в комнате, возведя глаза к потолку. Каш-Ту-Го больше не касался струн, ожидая хозяйского приказа.

— Значит ли это то, что я слышу?… — вполголоса спросил Альен, глядя Люв-Эйху прямо в глаза. Их зрачки столкнулись на срок в несколько тяжёлых капель клепсидры — а потом Наместник отвёл взгляд.

— Наш повелитель, Сын Солнца, великий король, выступит против белокурой колдуньи, если война продолжится. Ты это хотел услышать?

— Нет.

«Он предал короля, — отчётливо понял Альен. Сомнений у него больше не было. — Даже если король подписал договор с Дорелией, воины острова Рюй выступят за Альсунг».

Медленно — очень медленно — Люв-Эйх вытер жирные пальцы о шёлковый халат. Мальчик-раб подскочил к нему с чашей для омовения, но толстяк расслабленным жестом его отослал. Долго молчал, а затем произнёс вдогонку:

— Принеси чёрный свёрток из Особой коллекции.

Из Особой коллекции… Где, интересно, старая Сен-Ти-Йи? Уж не донесла ли она?…

Нет, сразу решил Альен, вспомнив ореол её Дара. Нет, не могла донести. Страшно представить, сколько эта несчастная, одинокая старуха была лишена возможности говорить с подобными себе, с волшебниками, а уж тем более — использовать свою силу.

Странно, сколько предательств в мире можно оправдать простым одиночеством.

Альен увидел, как от слов Люв-Эйха напрягся Ван-Дир-Го, который как раз грациозно вносил блюдо с креветками: мышцы под смуглой кожей натянулись, точно у вспугнутого зверя. Раб овладел собой, но слишком поздно: один шаг был рассчитан неточно, нога поехала по розовым лепесткам, и блюдо с грохотом покатилось по полу. Музыкант Каш-Ту-Го, проводив вздохом дождь из креветок, сокрушённо цокнул языком, но в его взгляде исподлобья Альен уловил торжество — эти двое явно друг друга недолюбливали. Ван-Дир-Го выглядел так, словно под ним земля разверзлась. Альен почуял недоброе.