Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

Поэт с кошачьим изяществом сел в одно из кресел, вытянув голые ноги. Бабочки вокруг него напоминали уже второй, синий ореол.

— Прошу. Ведь так принято на востоке Обетованного встречать гостей, Альен Тоури?

— Почти.

Альен сел напротив. Почему-то вспомнилось, как сам он в Домике-на-Дубе встречал Нитлота — своего последнего гостя в прежней жизни, жизни без теней Хаоса в груди и их ядовитого шёпота ночами. Тогда он не знал, что этот гость последний; иначе, наверное, вёл бы себя повежливее… А может, и нет. Трудно быть вежливым с тем, кто тебя ненавидит, — особенно если сам без должного жара отвечаешь взаимностью.

— Опять из западных виноградников? — Сен-Ти-Йи кивнула на кувшин. — Ты постоянен во вкусах не меньше, чем в пристрастии к наготе, мой эксцентричный друг.

— О виноград лэфлиеннского запада — слаще тебя только поцелуй, которого желаешь и боишься одновременно… — пропел Поэт, с особым значением посмотрев почему-то на Ривэна. Тот разозлённо отвернулся. Альен пообещал себе при первой возможности научить дорелийца ставить блок на сознание: начала этой техники доступны даже тем, кто не имеет Дара.

Иначе обидные намёки бессмертных доведут его, чего доброго, до искреннего отчаяния. А в их компании вполне достаточно одного отчаявшегося…

Кувшин приподнялся в воздух, откупорился, и густо-алые струи пролились над каждым из бокалов поочерёдно. Альен по въевшейся привычке не стал пить, пока Поэт и Сен-Ти-Йи не сделали по глотку. Зрелище удивляло: он ни разу не видел, чтобы старушка пила что-нибудь крепче миншийского чая. Хмелеть она, однако, не собиралась — даже не поморщилась; лишь чуть поредела сетка морщин на лбу.

— Неплохо, — оценил Альен, посмаковав вино. Оно было, пожалуй, чересчур сладким и древне-примитивным для него, но в нынешнем положении лучше, наверное, ограничиться комплиментом. И без того непонятно, кто он здесь — почётный гость, пленник, мясо на тарелке для изголодавшихся по воле и власти?… — Здесь ты и написал Лааннана?

— Нет, — Поэт вздохнул. — Я написал его, когда не был заперт на этом берегу. Когда был волен отправиться, куда пожелаю, и слагать стихи о чём и ком угодно. Упоительное было время. Всё вокруг внимало моим словам.

— …Ибо выхода ни у кого не было, — с притворной обречённостью проворчала Сен-Ти-Йи. — Спасения от твоих слов даже за морем, как оказалось, не отыскать.

Поэт не обиделся — наоборот, отправил одну из бабочек на желтоватый нос Сен-Ти-Йи.

— Это лишь доказывает мне, что они повелевают временем и расстояниями. Слова, подруга, ничто другое. Наш гость похож на того, кому это хорошо известно.

Альен вздохнул.

— Ваш гость похож на того, кто слишком долго сюда шёл… и слишком многое потерял в пути, — (он натолкнулся на сочувственный взгляд Ривэна; стало досадно), — …поэтому не хотел бы тратить время на общие разговоры. Я приплыл, чтобы закрыть разрыв в Хаос.

Прямота никогда не была его сильной стороной — вот и сейчас вышло не очень убедительно.

— Но разве не ты его открыл? — спросил Поэт, рассматривая тонкие крылья бабочки на свет. Бабочка спокойно сидела на его ладони, утопая в золотом блеске — поскольку явно не думала о том, что сильные пальцы в любой момент могут раздавить её.

— Я. Но это вышло случайно.

— Неужели? — глаза бессмертного резнули его, без спроса проникая в голову, в самое нутро. Альен слизал с губ остатки вина, пытаясь собраться с мыслями.

— Да. Моя магия…

— У меня есть представление о том, что именно случилось, — Поэт отвёл глаза, и возражать стало куда легче. Бабочка улетела невредимой, развеяв подозрения Альена. Сен-Ти-Йи молча потягивала вино — казалось, что она вообще не участвует в беседе. — Я изучал разрыв. Хоть я, наверное, не могу считаться самым знающим среди нас, — он с уважением кивнул в сторону Сен-Ти-Йи, — но всё же кое-что в этом понимаю.

Альен набрал в грудь побольше воздуха. Портик — воздушный, лишённый стен — стал вдруг теснее тёмного склада с пряностями.

— Это была некромантия.

— О нет… То есть я почувствовал контакт с изнанкой, — (Ривэн недоумевающе скривил рот). — С миром ушедших, я хочу сказать. Мы все почувствовали. Но этого недостаточно, чтобы разорвать ткань мира — тем более такого древнего и прочного, как Обетованное.

Сен-Ти-Йи отставила бокал и кашлянула.

— Стоит ли сейчас?…

— Стоит, о отважнейшая из притворщиц, — Поэт улыбнулся. — По-моему, он готов и в нетерпении.

Альену почему-то остро захотелось встать и опрокинуть чернильницу с конторки, чтобы белый мрамор залился чёрной жижей, чтобы перестал быть таким невинным — будто пергамент или бумага, на которых никто ничего не писал.