Александр Ледащёв - Редхард по прозвищу Враг-с-улыбкой [СИ]

— Редко я более верно и подходяще к случаю складывала литеры в слова, которые мы выжигали, чем в этот раз, — сказала она и махнула рукой.

Держа прут за самый конец и стоя от Врага-с-улыбкой как можно дальше, палач поднял свое орудие и раскаленные буквы впились Редхарду в правую щеку, прошли тонкий роговой слой, кожу и уткнулись в кость.

В жизни Редхарду часто приходилось испытывать боль, но ему или удавалось поквитаться, что отчасти, как вы знаете, ее умаляет, или же, если она происходила от причин природных, слепых, была возможность как-то ее усмирить, исцелить. Стерпеть, самое главное. Здесь же, в склепе под землей, среди ведьм и тупых их рабов, Редхард, обращенный в змелюдя, предка человека, о чем помнили только ведьмы, а люди забыли, обнаженный, прикованный к стене, в перекрестье десятков глаз, обращенных на него (в коридоре и на галерке сверху толпились ведьмы, оборотни, вампиры и прислуга), проигравший, не сумевший спасти единственного своего друга, старика Ролло, здесь, в каменном мешке, который могли в любой момент и завязать, говоря фигурально, над его головой, Редхард не вынес и, дернувшись, вгоняя шипы ошейника себе в шкуру, вцепился зубами в прут, на котором держалась планка с литерами и дико взревел. Рванулся так, как не рвался никогда, даже тогда, в тот раз, когда оборотень Синего Пруда кинулся ему на спину и сжал в железных объятиях.

…Змелюди обладали невероятной для человека силой, толстыми костями и грубой, жесткой шкурой под костяными чешуйками. От рывка Врага-с-улыбкой из стен, в местах, где крепились его кандалы и ошейник, посыпалась известь. Он рванулся еще раз, еще, еще, не выпуская прута из зубов. Палач, бросив свое приспособление, вырвался из камеры, остальные тоже, давясь в дверях, рвались в коридор. Одна лишь Удольфа осталась стоять, где стояла.

Сталь оков пересилила. Редхард, ободравший шкуру на руках, ногах и шее, с лицом, пылавшим адовой болью, рыкнул в последний раз, выплюнул палку с литерами и утих.

— Я испытала судьбу слегка, Враг-с-улыбкой, — пропела Удольфа, быстрым движением подняв палаческий инструмент. — Она по-прежнему мирволит ко мне.

Пошла к двери, одновременно легкая и статная, царственная, непередаваемо красивая.

— Стой, — прошипел Редхард, — стой, Удольфа. Так нельзя.

Та, с совершенно искренним, веселым изумлением, обернулась к нему.

— Нельзя? — попробовала слово на вкус, отвергла, — мне? Мне можно все.

— Нет, этого нельзя даже тебе! — каждое слово давалось мучительно больно, раны на щеке текли сукровицей и тем, что служило змелюдю кровью.

— Чего же это? — с удивлением спросила Удольфа.

— Ты обещала сюрприз, а где он? Ткнули в меня железкой и разбежались, как крысы? И это что, по-твоему, сюрприз, на который способны ведьмы Веселого Леса? Тьфу!

— Чего тебе еще надо? — на долю мига слегка растерялась Удольфа.

— Зер-ка-ло! — раздельно, по слогам, произнес Редхард, словно говоря с полной дурой, да еще и иностранкой со слабым владением языком.

Удольфа рассмеялась. Она смеялась взахлеб, от души, прислонясь к дверному косяку и, не в силах побороть хохот, махнула прислуге рукой. Когда те уже вернулись с большим зеркалом в тяжелой раме, она уже взяла себя в руки и повторила: «Нет, не было удачнее и вернее сложенных литер в этом замке! Сейчас ты в этом убедишься. Покажите ему зеркало, но не подходите близко, боюсь, что он может оказаться слегка не в духе!»

Из зеркала на Редхарда смотрело его новое лицо. Голова ящерицы, разве что не плоская, а более вытянутая вверх, с широким лбом, с глубоко проваленными, светящимися мертвенным голубым цветом, глазами, ртом от уха до уха, костяным гребнем на макушке и костяным же подобием бакенбард, воротником уходивших назад. Роговая шкура его имела темно-бурый цвет и сейчас, в свете факелов, поблескивала.

Носа, разумеется, не было совсем, только две узкие, длинные ноздри, прикрытые сверху складочками кожи.

Редхард высунул язык, словно дразнясь и поразился, как тот помещался во рту и не мешал, несмотря на наличие, как он уже успел обнаружить, пяти рядов острых, игольчатых зубов спереди и могучих коренников в глубине рта, явно способных перекусить кость. Язык был длиннющий, темно-лиловый и, приди Врагу-с-улыбкой такое желание, он без труда вылизал бы себе глазницы.

Шея была мощной, но не короткой, трапециевидные мышцы были чрезмерно развиты, но не по-человечески, а напоминая толстый, витой канат, такие же могучие мускулы, такого же «канатного» типа облегали его грудь, руки и ноги.