Редхард дождался полудня и свернул с торной большой дороги в лес, на тропинку, которая вскоре привела его на совершенно роскошную лужайку, с родничком, обложенным камнями и высокой, сочной травой. Он освободил лошадей от уздечек, чтобы не мешать им пастись, а сам уселся под раскидистой плакучей ивой, задымил трубкой, задумался. Он понимал, что ему, с двумя лошадьми, одна из которых нагружена его скарбом, ведьму, которая мчалась, он не сомневался, мчалась сейчас в Веселый Лес даже не о двуконь, а о треконь, если можно так выразиться, ни за что не догнать. Да и к чему? Он понимал также, что они все равно обязательно встретятся в Веселом Лесу. Она сама встретит его, хотя бы для того, чтобы затолкать его медяк, монету, которую платили шлюхам портовых притонов самого низкого пошиба, в глотку. Он улыбнулся и закрыл глаза.
…Стыда совершенно обнаженный Редхард не испытывал. Половые органы рептилии скрывались в особенных складках шкуры внизу живота совершенно, чтобы ему было, чего стыдиться. Он уже знал, что сделает, если ведьма, та самая Ребба из поселка, по глупости подойдет ближе. И просто молил небо в глубине души, чтобы она сделала это. Ему было уже наплевать, что произойдет потом. Да и какое могло быть у него «потом»? Светлое и радостное? Случилось худшее из того, что может случиться вообще, а для охотника за нежитью — тем более. А уж для Редхарда Врага! Постарайся выдумать что-то похуже, вряд ли получится. И ведь чутье предупреждало его. Да и пес с ним. Что плакать по убежавшему молоку? Этим он почти никогда не занимался, предпочитая решать проблемы, чем жалеть себя и винить мир или окружающих его.
А она, гордая, довольная, победительная, добившаяся своего, стояла на пороге, распахнув дверь.
— Что, мечта женщин, неужели ты больше не хочешь меня? Я не вижу, чтобы ты хотел! — издевалась ведьма, стоя, однако, пока что вне пределов того, чтобы он мог сделать то, что задумал. Руки и ноги его были прикованы к стене стальными кольцами, а шею удерживал стальной ошейник, тоже, в свою очередь, вмонтированный в камень и имевший острые шипы на внутренней своей поверхности. Потолок был где-то очень далеко вверху, а повыше по стенам были расположены галеркой балкончики, видимо, для того, чтобы зрители могли полюбоваться или самим пленником, или же тем, что с ним сделают. В том, что сделают обязательно, он не сомневался ни секунды, но пока что хотел успеть сделать хоть что-то сам.
Она двинула плечами и плед, в который она была закутана, сполз на пол, обнажив ее совершенно.
— Да, — ответил он, голос был низкий, шипящий, свистящий, нечеловеческий, — не хочу. Не та ты девочка, чтобы хотеть тебя всякий раз, когда видишь. Сказать по чести, не то, что «не всякий раз», а вообще никак. Я потому тогда тебя и отпустил. Насиловать такое… Это насилие над самим собой. Но есть один способ…
— И какой? — глаза девушки наливались бешеной, лютой яростью.
— Если ты подойдешь ко мне и тщательно вылижешь мне низ живота, видишь, там, где складки, то, если ты рождена под самой счастливой звездой, ты получишь, чего добиваешься. Хотя, конечно, я уже жалею, что тебя научил, — сказал сокрушенно Редхард. — Теперь тебя точно не отвадишь.
Не помня себя от ярости, ведьма шагнула вперед, поднимая руку с палкой, с которой и вошла в его камеру. Моментально пропустив между ног свой хвост, Редхард, со страшной силой воткнул его кончик, покрытый костяными чешуйками и напоминавший острие копья в обнаженную ногу ведьмы, которую та как раз выставила вперед, шагая к нему. Он метил в пах, но не дотянулся. И со всей доступной силой провернул свое странное, но, как оказалось, вполне эффективное оружие, на четверть вошедшее в плоть ведьмы. Хвост слушался его как рука или нога. Ребба взвыла и упала на колено, побежала кровь. Второй удар пришелся ей по предплечьям, и она сообразила откатиться назад.
— Да, девочка, — прошипел Враг-с-улыбкой, — не так уж это и просто — любить змелюдя.
На вопли ведьмы сбежалась охрана, но подойти к Редхарду не решились, просто потому, что он принадлежал старшей ведьме — мистре Удольфе.
Вскоре появилась и она, в сопровождении своих дуэний. Редхард прикрыл глаза. Она была слишком красива. И ему казалось, что это несправедливо. Почему, он и сам не знал толком, но временами он думал, что такая красота должна даваться лишь той, кто несет добро и свет, но случай слеп, а боги порой любят пошутить. И сияющая невероятной, ослепительной красотой, красотой, сотканной, казалось, из грез всех мужчин мира, мистра Удольфа была ему невыносима.
Читать дальше