Виктор Рябинин - Жили-были

Тяжело и непросто привыкал Сигизмунд к оковам мирной жизни в замке Орли. На государственную службу отставного солдата не тянуло, а от его услуг, как волонтёра по поимке матёрых дезертиров, Департамент по набору рекрутов вскоре вынужден был отказаться и указать вольнонаёмному графу на дверь. Сигизмунд брал взятки у призывников за инвалидность вместо повинности, в чём и был уличён конкурентами в больших чинах. А как было не мздоимствовать человеку, который даже в суровых условиях военного быта не скупился на содержанок походно-полевого назначения? Ведь в родных пенатах Сигизмунд обнаружил плесень и тлен. Полного запустения не было, так как родовые земли ещё плодоносили исправно, а шерстобитная фабрика хоть и дышала на ладан, но всё же приносила доход с процента от аренды, хотя и без былых дивидендов. К этому времени глава рода досточтимый хер Зондерфогель отошёл от дел по причине быстротечной старости, а Брунгильда с хозяйством не справлялась. Да и сама она была уже не та, поистрепавшись в разлуке с мужем. Время свое в основном коротала в светёлке, делясь нажитым опытом с приживалками, заскорузлыми от времени кармелитками и просто любопытными девками с хоздвора. Сыновья же графа, числом никак не более четырёх-пяти, отца признали сразу, ибо даже цветом удались в батюшку. Кроме, как вскоре выяснилось, самого младшенького, отдававшего некоторой синевой по телу, словно арапчонок с берегов Нила. А что касаемо дочерей, то все они были в мать, то есть своим обустройством конституции на отца никак не походили. Сигизмунд детей тоже сразу полюбил, со всеми перезнакомился, не мешая Брунгильде вспоминать об их натужном рождении в обозах, как правило, прифронтовой полосы. Таким уступчивым и незамысловатым образом Сигизмунд остался графом и почётным членом парламента. А когда патриарх де Билл приказал долго жить, Сигизмунду уже не хотелось менять под старость лет свою привычную личину. И жизнь продолжилась в спокойном русле. Без псовой охоты и маскарадных балов, но с неизменным штруделем за столом и послеобеденной дрёмой. Брунгильда, до времени надсадив свои женские силы, графа не домогалась, довольствуясь мечтаниями о прошлом. Детки разного помёта не досаждали расспросами о боевых подвигах на полях, как это случается в менее устоявшихся семьях, а девки так и вовсе обходили стороной деда, боясь ненароком сбить с ног своею мощной статью или нанести другой какой душевный урон. Да и сам старый боевой конь не лез в чужую борозду, довольствуясь тем малым, что оставила Брунгильда, уйдя в монастырь, когда угасшие телесные желания лишили её смысла жизни.

— О, матушка! — возопил при оглашении этих строк младшенький Фархад, потрясая чёрными кудельками на опрятной головке и воздевая над нею коричневые кулачки. — О, матушка, — повторил он, и, не зная, что говорить далее, сбивчиво пролепетал явно с чужого голоса:- Матерь наша первородная! Мы будем вечно поминать тебя в молитвах наших, как и ты нас во своих.

Тот же час после этих высоких слов, по залу, на порыв юной души, пронёсся ропот одобрения, и даже с синюшных уст графа слетело некое подобие печальной улыбки, как потом утверждал мосье Вольцман, готовя инструментарий для нового кровопускания с яремной вены.

Из последующего текста завещания явствовало, что граф не приумножил состояние рода де Биллов из Орли, благодаря своему презрению к статской жизни. Это с одной стороны, тогда как с другой Сигизмунд постиг, что прожил жизнь впустую, поставив не на ту лошадку. Брунгильда понесла галопом в три креста в обратную сторону, а он же, ничтоже сумняшеся, променял светоч знания и рукомесло предков на золотую пыль и недоуздок власти. Ни чем в полной мере не овладел, а душу загубил.

Далее к делу был приобщён собственноручно писаный отчёт Сигизмунда о его паломничестве по святым местам и житии в скитах в качестве старца и отшельника Иеремея. Вот таким странным образом Сигизмунд спасался от мирских забот и долгов несколько лет, не ропща на бытие под спудом молитвенных бдений, и лишь нужда и голод заставили возвернуться старого графа на родное подворье. Семейство же на сей раз приняло Сигизмунда прохладно, как лишнего едока, но когда он намекнул, что его завещание с лихвой обогатит всю родословную до пятого колена, домашние стали к нему относиться хорошо, как к пустому месту, то есть не чинили схимнику ни вреда, ни пользы. Тем более, что обещанное изобилие с каждым часом, насильно прожитом старцем, всё ближе подплывало к рукам наследников…