Эльдар Сафин - Алхимия

Солдатские медали — начищенные железки с кусочками эмали, стертым серебрением и еле заметной ржавчинкой в глубине проволочного плетения. Но за каждой из этих железок Шари видел погибших товарищей, промозглые ночи в землянках, адский алхимический огонь, выжигающий окопы на десятки шагов, страх, боль и вонзающуюся изредка в мозг иглу надежды, пробивающую и каску, и плат, и давящее ощущение бессмысленности всей этой войны.

Поэтому после того, как последняя медаль заняла свое место на груди и Шари посмотрел на старшину курса, тот отшатнулся и чуть не сбил спиной пожарного: так сильно поменялся взгляд похмельного студента.

— Не боись, не трону, — сказал Шари.

Мундир с чужого плеча оказался великоват в талии, но в плечах сел отлично.

— Вперед, давай уже, — без уверенности сказал пожарный, тоже почувствовавший изменения в подопечном, и Шари, отвернувшись от них, толкнул дверь и прошел дальше. Это был кабинет, за широким столом сидел декан — пожилой толстый человек в выцветшем кафтане и в седом, завитом по моде прошлого века парике.

А в дальнем от Шари, темном углу кабинета сидел хлыщ в новеньком камзоле. Вот только солдата не обманешь: как бы сумрачно ни было в кабинете, шпагу на боку у франта он разглядел, и это была не парадная обманка, а нормальный такой тесак, и рука на эфесе лежала так, что видно было — хлыщ привык к оружию.

— Что так долго? — грубо спросил декан.

— С бабы сняли, — подобострастно ответил из-за спины Шари старшина курса.

— Не с бабы, а с дамы! — рявкнул декан. — Ты, мать твою, студент философского факультета, а не чертов пожарный!

Пожарный точно это слышал, но ничего не сказал.

— С дамы сняли, — уныло поправился старшина. — Виршеплетка, четвертого курса.

— Валите уже с глаз моих! — Шари на мгновение решил, что обошлось, и спиной попытался убраться из комнаты, но тут ему наподдало дверью под зад — пожарный со старшиной не собирались его брать с собой. — Аршарат Лико, двадцать четыре года. В восемнадцать ограбил почтовую карету, был взят под стражу и в связи с начавшейся войной отправлен в роту бомбардиров, отделение саперов.

Шари замер. Про почтовую карету ему обещали вымарать, и он даже видел закрашенную страницу в личном деле.

— Сто тридцать четыре доказанных обезвреживания, в том числе одиннадцать — на осаде крепости Аль-Хазред. В отделении саперов при списочном составе в девять человек за шесть лет было всего семьдесят четыре солдата, в основном разжалованные и осужденные. Из них тридцать восемь погибло, четырнадцать сбежало, восемнадцать получили серьезные ранения. Лико единственный во всей армии прошел сапером от начала и до конца войны, не лишившись даже единого пальца.

— Это не преступление. Просто повезло. И еще меня четыре раза контузило и один раз спину осколками посекло.

Он-то сам не считал это везением. Для декана это были просто цифры — но каждая единичка сочилась кровью, за каждой стояло лицо, и над некоторыми цифирями теперь водрузили кресты, а какие-то так разметало по полям, что даже хоронить нечего.

— Не преступление, — согласился декан. — Шари, вот ты воспользовался подарком от регента, четыре семестра обучения для ветеранов шестого года. Чем займешься потом? Полный курс для историка — не меньше четырех лет, а с твоими сомнительными успехами это будут все десять!

— Два года — долго, я так далеко не смотрю, — честно признался Шари. — Но лейтенант Анарач говорил, что в его поместье есть шкаф с книгами, и если хоть немного поднатаскаюсь в исторических анекдотах, он даст мне место библиотекаря.

— Библиотекарь в деревне? — декан расхохотался. — Будешь смотреть за десятком книг, следить, чтобы их крысы не дожрали? Брось, Шари. У нас есть предложение получше. Пожизненное обучение. Все привилегии старшины курса. Стипендия — восемь талеров серебром в год. Отдельная комната.

— Нет, — уверенно ответил Шари.

— Почему?

— Я не выживу.

Тут хлыщ встал с кресла, подошел к Шари и легко, совершенно не обидным образом приобнял его за плечи:

— И почему же ты умрешь, солдат?

И Шари по голосу узнал его: это был полковник 17-го полка, граф Туардоз. Вот только за восемь месяцев с окончания войны он похудел, обзавелся новым глазом там, где раньше была бархатная повязка, и перестал носить желтый мундир, почему и стал почти неузнаваемым.

— Чувствую, господин полковник! — отчеканил вытянувшийся по струнке Шари.

— Объясни, — с обманчивой мягкостью попросил граф Туардоз.