Дарья Беляева: Дурак [СИ]

— Хочу, но не назову. У него должна быть другая жизнь. И здесь его дом. Назови ты.

— Его зовут Марциан. Его так всегда звали.

— Иногда мне кажется, что ты не менее безумна, чем любая из моего народа.

Он смотрит на остывающий в чашках чай, потом на маму.

— Можно взять его на руки?

Мама встает, и они оказываются нос к носу, а я — между ними. На секунду мне кажется, что она сейчас уйдет. Но она медленно, очень осторожно передает меня папе и смотрит, как он бережно меня принимает.

В этот момент все снова меняется, вокруг оказываются звезды и темнота, ни мамы, ни папы, только я напротив меня самого. Я смотрю на звезду, от которой мой бог отломил кусок.

— Папа! — говорю я. Я встаю из-за стола, но он жестом усаживает меня на место, и я не могу сопротивляться, будто что-то невидимое и тяжелое давит мне на плечи.

— Не спеши.

— Это его воспоминание!

— Да. Это в целом он. Та часть меня, которая стала им. Отщепленный кусок моей души, вернувшийся наконец домой. Хочешь еще чаю?

— Ты отломил кусок от души моего отца!

— Я — мазохист!

Он смеется, потом вдруг замирает, лицо становится сосредоточенным и печальным, точно как у меня в зеркале.

— Но это не очень хорошо, — говорит он. — Правда?

Он взмахивает рукой, и стол, и чашки исчезают, я падаю, и мой бог падает, и вот мы лежим и смотрим на звездное небо изнутри него самого.

— Ты представляешь, сколько людей когда-либо умирало и умрет на этой планете?

— Все? — спрашиваю я.

Мне не хочется подниматься, надо мной, как крохотные рыбы, проплывают звезды. Я вижу само время, всех людей моей крови, живших когда-либо на свете.

— Именно! Знаешь, что забавно? История могла пойти по-другому. Например, не случись великая болезнь, вас стало бы слишком много, и вы убивали бы друг друга в войнах, твой любимый город был бы разграблен варварами и пал, история была бы иной, но — не менее кровавой. В конце концов, было бы изобретено все, что изобретено сейчас и написано все, что сейчас написано. Раньше или позже. Историю не изменишь, если все, что делал твой отец было зря — все равно жив он или мертв. Если же все было не зря — так же все равно.

Мне становится так грустно, словно я внезапно понимаю, что оказался на сцене и играю в пьесе, но совершенно к этому не готов, и мои попытки объявить об этом кажутся зрителям репликами.

— Но знаешь, — говорит мой бог, указывая наверх, и я вижу, как над нами пролетает вниз звезда. — Что это?

Я пожимаю плечами.

— Чудо рождения. Я отчуждаю кусок себя. Какой-то части меня больше нет, но она придет ко мне лет этак через семьдесят-восемьдесят. Ты думаешь, твой отец несчастен, вернувшись домой?

— Я думаю, он хотел бы быть с нами.

— Это ты несчастен без него, Марциан. Смерть нельзя изменить. В мире нет ничего вечного. Пойди история по-другому, как мы говорили, все равно погибло бы столько же людей, может, в иной катастрофе. Люди умирают.

— Народ моей подруги вечен.

Он приподнимается, опирается на локоть с детским любопытством смотрит на меня.

— Народ твоей подруги обманут. Они не живут вечно, времени просто сложнее их убить. Но однажды оно убивает всех. Твоя подруга, может, не умрет от старости или свалившись с десятого этажа, однако она, как и все в мире, принципиально уничтожима. Все, что реально — рассыпается. Но ты, ты, Марциан, как и твоя мать, хочешь то, что никогда не покинет тебя. Ты хочешь отыграть его назад.

Я протягиваю руку к звезде, которая есть папа, и она отзывается холодным звоном, но мой бог бьет меня по руке.

— Ну-ну! Это не вежливо.

Все, что папа есть, его стремления, страхи, любовь, воспоминания, привычки и движения, любимые книги и фильмы, талант к военному делу, серьезное выражение лица, страшные сны, почерк, все хранится здесь, в этом сгустке света посреди его небесного дома.

— Даже Вселенная не вечна, — говорит мой бог. — Кажется, у меня началась метафизическая интоксикация.

— Я ничего не понимаю во всех этих штуках про время и смерть, — говорю я.

— И я ничего не понимаю. Я это ведь ты.

— Я просто хочу вернуть папу. Я за этим пришел.

— И ты будешь повторять это, пока мне не надоешь?

Я никогда не думал, что буду лежать с моим богом посреди пустоты, смотря на бесконечные звезды. Мы похожи на двоих друзей, и говорит он очень просто, а на его щеке переливается мое созвездие так красиво, как будто у него под кожей частички лунного камня.

— Да, буду, — говорю я. — Папа нужен мне, моей маме и сестре, Офелле, моей учительнице, ее зовут Дигна, и многим-многим людям. Все это про историю правда, и все, даже я, сможем без папы жить. Но если есть хоть один шанс, что ты его вернешь, я хочу этого всем сердцем.