Дарья Беляева: Воображала [СИ]

Однажды господин Тиберий говорил, что у нашего бога есть два пути, Путь Зверя и Путь Человека, и папа, обычно очень спокойный, едва не выгнал его из дома. Так я узнала, что у нашего бога, как и у нас, тоже есть тайны.

По вечерам мы молились у его статуи, и я вытягивала кончик языка, представляя, как пробую его слезы раньше срока и лишаюсь шанса вырасти. Это было бы неправильно, но мне хотелось броситься к струям его слез, как жаждущее животное бросается к водопою. Я бы сделала это быстро.

Тогда, стоя на коленях, болевших от напряжения, я знала, что смотрю глубоко, даже слишком, и оттого велико искушение. Но я всегда выбирала правильные вещи. Я шла по Пути Человека, и больше всего, как и всякий, кто шел по нему, я боялась сбиться с него. И больше всего этого хотела.

Сестра, я понимала это инстинктивно, пойдет совсем по-другому пути. Я смотрела в глубину дикой пасти и видела ее улыбку. На статуях нашего бога он всегда изображался с маской в руках. Потому что большинство принцепсов, идущих по Пути Человека боялись признаться, что звериная часть бога то же самое, что и человеческая. Юный, печальный и строгий бог ровно настолько же голодная бездна, насколько и самый человечный из всех богов.

— Тем не менее, я слушал его с интересом. Хотя и безо всякого доверия к этому вздору, — продолжал господин Тиберий. Лимонный джем плясал у меня на языке, и я пила свой чай, освежающий и горячий одновременно. Фарфоровая чашечка была такая легкая, будто игрушечная.

— Он варвар, — сказала мама. Голос ее звучал лениво и нежно, будто она только что проснулась. — Он не в себе, как и все они. Бедные, бедные создания. Я бы на твоем месте, Тиберий, нанимала людей, способных отвечать за свои действия.

— Вырубка лесов не требует какой-то особой ответственности, а перевозить рабочих к Тревероруму было бы глупо, да и не поедут многие, сколько денег им ни дай. Варварам же можно платить ассами, и они все равно будут работать.

— Ах, это чудовищно. Не могу представить себе подобной жизни.

Только в этом узком кругу мама могла позволить себе расслабиться и говорить то, что она думает. И это не всегда были приятные вещи.

— И не стоит представлять, — ответил господин Тиберий. — Императрица не должна занимать себя столь тоскливыми мыслями. Лучше послушайте, Юлианна обещает открыть новый театральный сезон чем-то особенным.

Я была совсем юной, и мне было странно думать, что жизнь целого народа на окраине огромной страны можно перелистнуть, как скучные страницы в книге. Тем более тогда, как и сейчас, я никогда не перелистывала страниц. Мне хотелось понимать вещи, досконально узнавать их, и соблазн спросить господина Тиберия и маму, почему они говорят так о варварах был велик.

Но я противостояла ему, как велел мне мой бог. Я взяла мятный леденец, сунула его под язык и запила мятым чаем, во рту стало морозно, и солнце будто в мгновение вовсе перестало быть летним.

Я посмотрела на сестру. Она обмакнула печенье в карамельный соус и отложила его на край тарелки. Вязкая капля замерла, не готовая сорваться вниз, в фарфоровую белизну. Сестра шевелила губами, беззвучно повторяя мамины слова, и выражение лица у нее было такое же — скучающее, утомленное, и в то же время внимательное. Мама словно делала великое одолжение отвечая на реплики папы и господина Тиберия.

Они обсуждали театр, с удовольствием и уверенностью, которая так контрастировала с их недоумением по поводу варваров. Сама я тогда, и еще много лет после, никогда их не видела. Может быть, мама тоже никогда их и не видела, оттого казалось, что она говорит о каких-то зверушках.

Губы сестры беззвучно, как молитву, шептали названия театральных постановок, на которых мы никогда не были из-за своего юного возраста. Сестра запоминала названия, а вечером мы частенько придумывали, в чем могла бы быть суть, скажем «Возвращения в Город» или «Падения». Таким образом мы создали множество альтернативных вариантов классической драматургии.

В беседку заглядывали любопытные головки пионов едва дотягивавшихся мне до коленок. Я протянула руку и погладила один, как гладят кошку. На ощупь он был прохладным и нежным. Во рту у меня бушевал буран, язык щипало от мяты. В этот момент я услышала шаги.

— Ваше высочество, прошу прощения за опоздание.

Голос еще нельзя было назвать мужским, но он был к тому ближе, чем в последний раз, когда я слышала брата.

— Где ты так задержался, Тит? — небрежно спросил папа. Он явно был доволен вежливостью брата, настолько, что спросил вполне буднично, будто бы пренебрег какими-то сложными правилами этикета.