Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Чай, — говорит Офелла.

— А вам? — спрашивает Присцилла у Нисы, но та не шевелится. Я вижу в глазах Присциллы волнение, наверное, замечает, что грудь Нисы не поднимается при дыхании. Может, даже не отдает себе в этом отчет, но замечает. Мы очень остро реагируем на мертвое, это суть жизни.

Я трогаю Нису за плечо, и она подает голос.

— Нет, спасибо.

— Вам плохо?

Ниса выпутывается из пледа, она такая бледная, что ответ на вопрос уже не нужен.

— Просто долго не спала, — говорит она, затем даже пытается улыбнуться, но только вздергивает уголок губ. Убедившись, что все если не хорошо, то терпимо, стюардесса по имени Присцилла нас покидает, вид у нее бодрый и веселый как для трех утра.

Ниса снова отворачивается к окну. Теперь ледяной узор пляшет на стекле иллюминатора, не касаясь ее щеки. Я понимаю, что все это время она размышляла о том, что сказал ей Юстиниан.

И ей чудовищно тяжело, ведь обижаться на него тоже несправедливо, он сделал, что должен был. Я обнимаю ее, и она кладет голову мне на плечо.

— Я был хорош, правда? — говорит Юстиниан. — Я был хорош просто до неприличия. Кстати, нужно будет и вправду сделать фотографии, которые я хочу повесить на биеннале, но тайно. Если уж мы окажемся в столице скорби и крови, на древнем, святом Востоке, лучше сделать там что-нибудь запоминающееся.

— После того, как мы решим нашу проблему.

— Я думал, что наша проблема в неспособности порождать новые формы культуры, потому как логоцентричное искусство изжило себя.

— Ты ошибался, — говорит Офелла.

Нам приносят чай и кофе в белых чашечках, одноразовых, но таких красивых, что сразу и не скажешь. Я пью свой кофе с сухими сливками и сахаром, и мне хорошо смотреть в иллюминатор. Подношу чашку к носу Нисы, и она вдыхает запах. Офелла ожесточенно сдавливает лимон в чашке, и чай все светлеет, а Офелла, наоборот, мрачнеет.

— Что такое? — спрашиваю я.

— А если Ниса не сможет заплакать во второй раз? Как мы тогда пройдем паспортный контроль? Мы задумались об этом?

Я пью кофе и пожимаю плечами.

— Мы будем ждать, когда она сможет.

— И прятаться в аэропорту? Чудесная идея, Марциан.

— По-моему, чудесная. Хотя еще мы, конечно, можем позвонить ее родителям оттуда.

Я, в отличии от Офеллы, рад. Первую сложность мы преодолели. Мы в Парфии. Наверняка, мы уже пролетаем над ней. Я пью кофе и смотрю в иллюминатор. Наверное, думаю я, мы еще не слишком близко. Огоньки разрозненные и далекие. Когда ночью летишь над Империей, она превращается в море огней. Дороги кажутся драгоценными ожерельями, а города россыпью бриллиантов.

В Парфии словно кто-то зажег несколько свечей, не разгоняющих темноты. Но я уверен, что столица окажется потрясающе красивой.

— Я понимаю, что ты волнуешься, Ниса, — говорит Офелла. — Но я не сомневаюсь, что все будет в порядке.

— Ты только что говорила совсем другое.

— Помолчи, Юстиниан.

— Все в порядке, — отвечает Ниса. — Я просто стараюсь думать о грустном.

У нее явно получается. Я целую ее в макушку, когда стюардесса по имени Присцилла забирает у нас чашки. Юстиниан снова подмигивает ей с самым обаятельным видом, затем провожает ее азартным взглядом.

— Надеюсь обратно мы полетим тем же рейсом, — говорит он. — Я не такой человек, который даст поцелуй на первом свидании. Придется ждать второго.

Объявляют посадку, но огней не становится больше. Самолет парит, вскидывая то одно, то другое крыло, а я чувствую как приятно скачет что-то в животе и в груди. Мягкий звон, предшествующий смене ведущего крыла, кажется мне музыкой. Я понимаю, как рад путешествию.

И как многого мы достигли — мы покинули дом. Я над страной, которую никогда и не мечтал увидеть. Не могу сказать, прекрасна ли она, потому что еще далека. Но я уже представляю ее пески.

Я вижу мятное, протяженное свечение аэропорта. Тонкие линии фиксируют для меня его силуэт. Но вокруг почти ничего нет, лишь огни взлетной полосы. Наш самолет приземляется, и я слышу аплодисменты, и сам хлопаю. Это хорошая традиция радоваться тому, что самолет прилетел. В детстве, после моего первого полета, я долго не понимал, почему нельзя хлопать водителю за то, что машина доехала до места назначения без эксцессов.

Я и сейчас не понимаю, ведь автоаварий намного больше, чем авикатастроф. Но водители смущаются, поэтому я так не делаю.

Я сую червя в свою книгу и крепко ее сжимаю, надеясь, что это создание не чувствует боли. Мы вслед за легальными пассажирами входим в хорошо освещенный зал аэропорта. Он не особенно отличается от того, из которого мы улетели, разве что магазинов намного меньше, а вывески термополиумов кажутся менее цветастыми.