Дарья Беляева: Жадина [СИ]

Мама говорит:

— Сладости, это чудесно, дорогая. В мире не так много вещей, способных с ними сравниться.

Офелла как будто даже напугана тем, что к ней обращается императрица, и мама вдруг говорит вещь личную, которую в другой обстановке никогда бы не произнесла.

— Я знала твоих родителей, — говорит мама. Голос у нее становится задумчивый и нежный, таким она обычно говорит только со мной или Атилией. — Твоя мама была младше тебя, когда мы с ней познакомились. Она была чудесной, очень непосредственной, и многому меня научила.

— Я тоже ее знал, — говорит папа. — Она жила здесь некоторое время, с нами.

— Да, — говорит Офелла, и впервые за вечер она кажется очень спокойной. — Мама говорила мне о вас обоих. Я, если честно, считала, что она выдумывает. Вы были героями моего детства. Это удивительно, как будто я увидела персонажей из сказки.

И, испугавшись своей откровенности, Офелла принимается разделывать на полосы радужное желе в тарелке.

— Тогда, — говорит папа. — Тебе совершенно не нужно стесняться нас. Мы старые друзья твоей мамы, чьи приглашения на праздники она упорно игнорировала почти десяток лет.

— Потому что они выглядели жутко, Аэций, — говорит мама.

— Я просто писал, что знаю, где они живут и хочу их увидеть.

— Да, — говорит Офелла. — Из-за этого нам пришлось несколько раз сменить место жительства.

И тогда они все втроем смеются, и я думаю, как же удивительно, что Офеллу связывает с моими родителями мне незнакомое прошлое. Удивительно и чудесно, как могут быть переплетены человеческие судьбы, словно гирлянды у меня над головой. Они мигают разноцветными огоньками, цепляются друг за друга сосудами проводов и делают мир чуточку ярче.

Пахнет сладким, льется и меняется хорошо подобранная музыка, а столовая кажется непривычно теплой, как место, где никогда-никогда прежде не умирали люди, и все так отчаянно и удивительно живы, что ничего нет лучше на свете.

За окном осень становится дикой, гнет к земле кусты в саду, сдирает с них умирающие цветы и, кажется, еще чуть-чуть, и ветер сдует с неба саму луну, как воздушный шарик.

Но здесь, среди моей семьи и друзей, хорошо совершенно невероятно, и я вспоминаю, как обычно говорит мама.

В такие моменты, говорит она, понимаешь, зачем ты появился на свет.

Атилия сказала мне пару часов назад, что столовая выглядит нелепо. Это потому, что я сам ее украшал, сам развешивал гирлянды, ведь у нас праздник, сам вешал воздушные шарики, потому что все мы радуемся, что папа снова здесь. Мне кажется, что все вокруг стало таким уютным, как на детском рисунке, где маленькие люди изображают свою большую семью. Я даже решаю, что и гирлянды мне нравятся, хотя висят криво, а мигают через раз, потому что слишком уж их много.

Офелла говорит, вдруг принимаясь водить ложкой по краю тарелки:

— Мама сказала передать, что ей ужасно жаль. И что она просит прощения.

Папа и мама переглядываются, потом качают головами.

— Мы на нее злимся, — говорит папа.

— Ни минуты не злились, — говорит мама.

— Нет, минуту мы злились абсолютно точно.

— Так говорят, мой милый, когда продолжительность чего-то так минимальна, что не имеет значения.

— Это погрешность. Мне так не нравится.

А я боялся, что больше никогда не увижу, какие они смешные вместе. Мне кажется, что Офелла, Ниса и Юстиниан правда им нравятся. Обычно мама и папа позволяют себе быть такими только при мне и Атилии.

— Кстати, — говорит Юстиниан. — Офелла мечтала остаться здесь на ночь, если мы засидимся.

Офелла издает звук средний между смехом и писком, затем говорит:

— Он просто шутит.

Взгляд у нее такой, будто сейчас она воткнет в Юстиниана вилку, но все обходится без насилия.

— Конечно, — говорит мама. — Мы с радостью примем тебя на ночь, я велю приготовить тебе комнату.

— Я исполнил твою мечту, а ты хочешь воткнуть это мне в сердце! — говорит Юстиниан. — Без меня бы ты не решилась, правда?

Я смотрю на лезвие ножа, в котором тонут огоньки гирлянды, как синие, красные и желтые звезды на металлическом небосводе. Так красиво, что можно вечно любоваться. Мне кажется, я могу совсем ничего не говорить, просто слушать. Ниса улыбается, а потом вдруг становится грустная. Может быть, скучает по своим родителями. Я беру ее холодную руку, и она смотрит на меня, в глазах у нее сосуды, давно наполненные только моей кровью.

От света гирлянд белки ее глаз кажутся изменчивыми, то радужными, то синеватыми и темными. Ниса ничего не говорит, но глаза у нее веселеют. Тогда я понимаю, что ей одиноко без собственных родителей. Она вправду скучает.