Дарья Беляева: Жадина [СИ]

Вообще-то Юстиниан в нашем плане уже задействован. Он отвлекает маму, папу и Атилию рассказом настолько красочным, что он совершенно не похож на правду.

— Казалось, мы бежали целую вечность, — говорит Юстиниан. — Лес становился все темнее, все выше, нам казалось, что мы стали меньше в этом огромном, антиантропном пространстве. Я не знал, который час, и уже почти не помнил, что я здесь делаю. Но мы, словно дикие звери, продирались все дальше в чащу, руководимые смутным желанием добраться в место, которому и названия-то нет.

Вообще-то у места было название, но я решаю не поправлять Юстиниана.

Мама, папа и сестра выглядят как дети, которым рассказывают страшилки, а Юстиниану не хватает только фонарика, свет которого расставит тени на его лице самым жутким образом.

Ниса заканчивает транспортировку овощей, которую папа и мама, я знаю, все равно заметили, и говорит:

— Серьезно, ты что нашел похожую историю в каком-нибудь журнале?

— Нет, я напишу эту в какой-нибудь журнал, — говорит Юстиниан.

— О, Юстиниан, — говорит мама. — Ты теперь и писатель? Я бы с радостью прочитала что-нибудь в твоем исполнении.

— Я занимаюсь всем известным человечеству творчеством. Даже скучными вещами. Шью лоскутные одеяла, к примеру, или оправдываю субъектно-объектное разделение, когда мне скучно в поезде.

Мама смеется, потом просит:

— Пожалуйста, продолжай, Юстиниан.

И хотя они слышали эту историю сначала от меня, затем от Нисы, а в начале вечера еще и от Офеллы, кажется, им все равно нравится. Никто из моих друзей не рассказывает об испытаниях, которые им пришлось преодолеть. Я хорошо понимаю, почему. Каждый из них нарушил волю своего бога ради нашей дружбы и нашей общей цели. Это вещи, о которых не говорят вслух, даже если все случилось понарошку. Наш маленький секрет. Их большая жертва.

Я благодарен им, и так хочу, чтобы у них все было хорошо.

Все совершенно не похоже на обычный прием гостей. Все улыбки — настоящие, смех громче, вилки звонче ударяются о тарелки. Офелла нервничает, но даже ее волнение радостное. Она множество раз повторяла мне, что никогда не думала оказаться за императорским столом, что не мечтала увидеть самого императора, что не знает, как одеться и как говорить.

Все оказывается простым и правильным, потому что сегодня все говорят, как хотят. Папа сказал, что мы справляем его второй день рожденья, и все сразу стало очень легко, все расслабились, как будто он произнес какие-то волшебные слова.

Все веселятся, а мама даже особенно, лихорадочно радостная, и мне кажется, что это оттого, что иногда она смотрит на Нису, и ее сердце бьется как-то иначе, чем всегда.

— Ниса, дорогая, — говорит мама, когда все устают восхищаться рассказом Юстиниана. — Ты ведь останешься еще на некоторое время? Нам бы так хотелось, чтобы ты погостила у нас. Мы рады, что Марциан нашел такую отважную девушку.

Я думаю, что теперь Ниса может ничего не скрывать, потому что все мы дома, как будто даже одна семья.

— О, — говорю я. — Раз мы все выяснили, я хочу сказать, что Ниса не…

В этот момент она целует меня в губы, быстро, почти по-дружески, но я понимаю, что мы все еще скрываем настоящую Нису.

— Не просто моя девушка, — заканчиваю я. — А прямо любовь. Вот.

— Но я тоже претендую на ее сердце, — говорит Юстиниан. Я хочу сказать, что в таком случае я собираюсь пригласить на свидание Офеллу, но тогда все получится совсем неловко, а мама с папой ничего не поймут.

Папа смотрит куда-то поверх нас, взгляд его блуждает, и в то же время кажется удивительно цепким.

— Думаю, сейчас подадут десерт, — говорит он. И все смеются, потому что ожидали чего-то совсем другого, какой-то серьезной, торжественной фразы, такое у него было лицо. Становится еще смешнее, когда десерт именно в этот момент и подают.

Офелла становится, словно девочка, которую впервые привели в магазин игрушек, когда видит, как пошатываются радужные пирамидки фруктового желе, как возвышается торт, покрытый шоколадной глазурью и сахарными жемчужинами, как сияют бока фруктов, и гребни взбитых сливок, как барашки на вершинах волн, украшают ягоды.

— Я просто обожаю сладости, — говорит она, а потом прижимает руку ко рту, словно у нее вырвалось нечто неприличное. Юстиниан смеется, но я толкаю его ногой под столом. Получается, правда, что задеваю и Атилию, так что она бросает на меня испепеляющий взгляд, ожог от которого мне приходится тушить мороженым. Мороженое вкусное, шоколадное, так что, в конце концов, оно того стоило.