Юрий Райн - Бестиарий спального района

— И что это? — Вика брезгливо, двумя пальцами, держала богатыря. А тот вовсе не рвался в бой, норовил устроиться в маленькой женской ладошке, прикорнуть. — Что-то ты, Смирнов, мне в последнее время все меньше нравишься. Даже изнасиловать по-человечески не можешь…

— Это я-то не могу?! — вскочил Дима, потом перешел с крика на шепот. — А может… э-э… ну… ну, орально?

— Что?! Ты мне деньги жмотишь, а я тебе еще и «орально»? Это вот ты мне давай «орально», тогда еще посмотрим!

Теперь Дима знал: примирение не за горами.

Утром супруги опять поссорились. Потом помирились. В общем, позавтракали оба брата-кота.

Люб снова выглядел объевшимся.

— Все, не могу больше. Пошли домой! Мне надо готовиться к ик… ик… экскурсии!

Братья бежали по полоске травы, отделенной кустами от раскаленного тротуара.

— Может, еще на вечер останемся? — вдруг предложил Нелюб.

— Никогда в жизни, — зашипел Люб и выгнул спину.

— Но почему? — яростно взвыл Черный. — Мрря-а-у-у!

— Потому, что здесь опасно! — взорвался Рыжий. — Мрря-а-у-у! Я из-за твоего обжорства страху натерпелся такого, что похудеть могу! Тут Ырки бродят, а ты — останемся!

— Из-за моего обжорства?! — заорал Черный. — Это я-то обжора?! Ах ты, наглая рыжая морда! Да еще и трусливая! Вот, смотри, как поступают настоящие бесстрашные коты!

Он лихо вылетел из кустов на тротуар — прямо под ноги двоих беседующих людей: средних лет азиата и молодого, но обрюзгшего милиционера.

— И никому мы на фиг не нужны! — издевательски распевал Черный.

В тот же миг сержант милиции поднял ногу и отфутболил Нелюба прочь.

Черный кот летел над улицей и возмущенно мяукал, не в силах поверить в то, что произошло. Его видят люди?! Тогда — наутек! Домой!

Около самой Стены Реальности, однако, остановился. Негоже коту-храбрецу бросать брата.

— Они оба нас видели, — сообщил Рыжий брат, догнав Нелюба. — И смуглый, и толстый. И вообще, они, кажется, не люди, я за ними немного понаблюдал. Говорил же тебе: в Городе — опасно. А ты все «останемся, останемся». Безрассудство — это, брат, не храбрость. Это глупость. Ну, пошли.

— Я с ним еще разберусь, — мрачно пообещал Черный. — Он у меня импотентом станет.

…Уже в Зазеркалье Нелюб уловил запах — соблазнительный и манкий. Запах — вернее, тончайший аромат — зазывно разлетался по окрестностям, переворачивая душу сладкими грезами. У кого-то из местных кошек начался брачный сезон.

Нелюб оглянулся на брата. Тот карабкался на дерево, чтобы поспать.

«Ну и спи!» — подумал Нелюб. Он мчался на запах. Душу грела мысль, что он хоть в чем-то — но превзойдет обжору брата.

Плотный, с тусклыми глазами навыкате и большими залысинами мужик, известный всему дому как Стеклянный Вова, вышел из подъезда, огляделся и уселся на лавочке, подальше от переполненного мусорного контейнера. Рядом с собой Вова водрузил потертый, давно потерявший форму портфель из кожзаменителя. Извлек из портфеля бутылку «Клинского», сноровисто сковырнул зубом крышку, присосался. Утолив первую утреннюю жажду, уставился куда-то вдаль, где никто другой ничего разглядеть не мог. Впрочем, Вова тоже не мог. Да и не пытался.

Кличка Вове подходила. Сидя на этой скамейке — утром, перед работой, с полчасика, а вечером, после, часа два, — он молча накачивался пивом и, действительно, как бы стекленел. Некоторые ему даже завидовали — легко мужик живет, без забот. Правда, жену и детей Вовиных, наоборот, жалели.

А вот Василий никому не завидовал и никого не жалел. Никогда. Особенно в последние годы. Не по злобе не жалел, не по благородству не завидовал — просто в голову не приходило.

Огромный, костлявый, коричневолицый, одетый в местами рваный пиджак и старые жеваные брюки, он вышел из того же подъезда минут через пять после Вовы. Медленно, словно вплавь, добрался до противоположного конца лавочки — вплотную к контейнеру, сел, положил подле себя старую холщовую сумку, закинул корявую ногу в разлапистом башмаке сорок седьмого размера на другую такую же, сгорбился и застыл.

Из контейнера пахло, но Василия это не беспокоило. От него и от самого пахло, от всего, если не считать здоровенного, облупленного разводного ключа, засунутого во внутренний карман пиджака. От других инструментов — покоившихся в сумке ершика со следами дерьма и вантуза — тоже пахло. Так что контейнер — это ничего особенного.