Дмитрий Павлов - Потеха колдунов - Пробуждение

– Невесту? – Петро с непониманием обвел взглядом присутствующих.

– Пока нет, – поспешно вставила слово девушка. Сердце ее сжалось, не хотелось, чтобы юноша узнал о планах батюшки вот так. Что Петро о ней подумает? Как сохранить теперь их дружбу?

– Сегодня, может, и нет, а завтра станет, – спокойным голосом продолжил Косма Селикатович. – Но в одном парень прав: пора тебе, дитя мое, с обозами на восток отправляться. Пора о нашем уговоре вспомнить. Все вернулись, вот и эти молодцы последними прибыли. Ничего тебя больше здесь не держит. Готовься, завтра-послезавтра отъезжаешь.

Горько стало Любаве, когда заметила, как взгляд Петро наполнился болью, а лицо посерело и глаза заблестели. Но может, так оно и лучше?.. Не друг детства должен стоять рядом с ней, когда она встретится с чернотой Захрусталья. Сапфировая змейка мелькнула у нее между пальцев. Однако не полегчало, сердце жаждало иного…

Сознанию свойственна гордыня. Ему, а следовательно, и нам, кажется, что оно исключительно, а значит, обладает чем-то, что позволяет однозначно решать: что правда, что ложь; что стоит превознесть, а что — отбросить как мусор; чья реальность более реальна, а чья — отражение в кривых зеркалах субъективности. И чувствуешь себя ангелом, карающим грешников, и видишь себя пророком, очищающим зерна от плевел.

Но увлекаясь оценкой всего и вся, невольно ограничиваешь свои горизонты, свой выбор, увеличиваешь шанс ошибиться, и тем самым рано или поздно способствуешь возврату к тому, с чего все началось, – к самодовольной и самодостаточной точке во тьме. И начинается заново: событие, появление пространства и времени, потом еж, две точки его глаз, и бескрайняя Стеклянная пустыня, пока гордыня опять все не испортит. Но как сознание загоняет в этот повторяющийся цикл, так оно может и вывести из него. Когда созреет, когда придет время.

***

В Стеклянной пустыне не видно звезд и луны. Ее небо всегда затянуто пылевыми тучами. Лишь иногда на рассвете проглядывает солнце, особенного после возрождения подопечного. Раньше я не придавал этому значения, но раньше и не задумывался о том, что находится за ней. Нет, конечно, устройство и история Артрии мне были знакомы. Подопечным Общины рассказывали про Великую войну, падение Черной луны, появление Хрустального Разлома и про череду последовавших катаклизмов. Но дальше история заканчивалась, оставались только пустыня и зловонные земли — Тритуга. Каково сейчас там? Какие обычаи у племен? Что это за племена? На все вопросы звучал резкий ответ: «Табу!» Почему демиурги враги? Опять табу. Тех, кто продолжал настаивать, ждало наказание: изгнание в безжизненные солончаки или даже полное развоплощение.

Я сидел за врытым в землю глиняным столом в сумрачном жилище, похожем на склеп, и ковырялся в бобовой похлебке. Если ее сосредоточенно разглядывать, то получалось почти не замечать разноголосицу в голове. И не думать. Мне и так сильно повезло, когда объяснение про новый вид аномалии удовлетворило Хлыст ноющей боли. Я сумел скрыть правду, по крайней мере, в этот раз.

Настороженный взгляд дочери раз за разом возвращался ко мне. Наконец, она не выдержала и спросила:

– Прошло столько дней, а ты все переживаешь из-за гибели мглу?

Я пожал плечами. Мысли были далеки и от мглу, и от Кубов Памяти, и от ее похлебки. Но как ей сказать, не раскрыв тайну другим? Я продолжал молча трапезничать, задевая ложкой дно миски. Стол, два табурета, шкуры у спальной стены, пара емкостей и короб – вот и все убранство. Особо выделялся разве что кувшин с тягучей живой водой, выполненный из красной глины с золотой полосой по ободу. Он всегда стоял слева от входа: традиционное место в каждом жилище подопечного. А так ничего лишнего: ни в мыслях, ни в вещах. Дочь терпеливо смотрела на меня черными миндалевидными глазами, потом встала и вышла наружу. Циновка пару раз колыхнулась и снова прикрыла проем. Мне было все равно, куда она ушла. Завтра Община закончит строительство Седьмого Куба, сотый или тысячный раз на моей памяти, чтобы сразу же начать разборку Первого. Бесконечный цикл повторений, в котором я чувствовал себя лишним.

Вскоре дочь вернулась, зажимая в одной руке скорпиона, в другой – песчаную змейку, золотистую эфу. Я удивленно отставил миску. Неужели она решилась на столь опасный поступок? Изильда утвердительно кивнула и протянула их мне. На сгибах ее рук виднелись свежие ранки. Немного помедлив, я взял скорпиона, послал ему мысленный приказ и подставил руку. Скорпион тут же ужалил. Я унял боль и выбросил его наружу. То же проделал с эфой. Ее укус был более болезненным. Голова закружилась, горло сильно запершило. Эфа вывернулась из моих рук и заползла в угол. Через пару биений сердца голоса стали удаляться, связь с Общиной ослабла. Теперь мы могли беседовать, не опасаясь, что нас услышат.