Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

И начала переписывать правила.

Так что скрывавшая Билли стена исчезла. Не рухнула, не улетучилась, не рассыпалась – ее просто никогда там и не было. Она была от-, она была раз-. Теперь кухня была частью гостиной, без раковины и столовых приборов, полная кресел и шкафов, мокрая от остатков моря.

Пистолет в руке Билли пропал. Потому что Гризамент написал, что в этой комнате нет оружия. «О господи», – попытался сказать Билли, и чернила Гризамента написали поперек его сознания «нет». Даже не Богом – он был самими правилами, что написал Бог. Оружейные фермеры запнулись. Берн смеялась, взлетела в воздух, притянутая любимым боссом.

Билли почувствовал, как устанавливается что-то очень опасное и забытое – всюду закрывалось что-то открытое; история начала поддаваться чужой воле. Он почувствовал, как что-то готовится переписать небо.

Чернила собрались в сферу, зависли над аквариумом. Их нити принимали форму слов и меняли мир. Писание в воздухе.

Кракен смотрел на Билли отсутствующими глазами. Двигался. Содрогался. Он не боялся, как видел Билли, не злился. Не лез в бутылку. Где же его ангел? Где его стеклянный герой?

Это фиаско . Он чуть не рассмеялся из-за этой странной формулировки. Это катастрофа, это бедствие, это – слово почему-то не выходило из головы – фиаско .

Он открыл глаза. Это слово значило «бутылка».

«Это все метафора, – вспомнил Билли. – Убеждение».

– Это не кракен, – сказал он. Чернильный бог не слышал его, и он повторил, и все внимание в мире, позабавившись, направилось на него. – Это не кракен и не спрут, – сказал Билли. Безглазое существо в аквариуме выдержало его взгляд.

– Кракен есть кракен, – сказал Билли. – Он тут ни при чем. А это? Это экспонат . Я знаю. Я сам его сделал. Он наш.

По лицу Берн пробежала тревога, она развернулась к нему вокруг своей оси. «Бутылочная магия», – подумал Билли. Чернила содрогнулись.

– Дело в том, – говорил Билли рублеными адреналиновыми обрывками, – дело в том, что кракенисты думали, будто я пророк кракенов, из-за того, что я сделал, – но я никогда не был пророком кракенов. На самом деле я… – даже если по ошибке; даже если из-за недопонимания, перевранной шутки; даже если говорить в духе «может, хоть это сработает?»; ну, а как вообще избираются мессии? – На самом деле я пророк бутылки , – со случайной силой стекла и памяти. – Так что я знаю, что это такое.

Возле Билли опять была раковина, и возвращалась стена – по несколько дюймов. Бутилированный кракен хрипел сифоном. Стена росла.

– Это не животное и не бог, – сказал Билли. – Это вообще не существовало, пока я за него не взялся. Это мой экспонат.

Новые правила перечеркивались. Билли чувствовал сопротивление. Видел, как стена скукоживается и опять растет, есть и не есть, была и анти была; он то мог стоять, то нет; он чувствовал, как меняется и перерабатывается самодолбаное небо , пока строчились и стирались инструкции в писательской дуэли пера и ластика, где сознание Гризамента – напоенное новой кракенской силой, чернильной магией, – боролось с обросшей щупальцами штуковиной, которая являлась совсем не кракеном .

Экспонат прижал конечности к аквариуму. Присоски вакуумно прилипли к пластику, огромное тело меняло позу. Оно вовсе не пыталось выбраться – ведь там было его место .

Билли все-таки стоял.

Это Билли родил на свет его сознание. Это был Architeuthisdux . Экспонат, изнывающий без консерванта. Парадокс в форме кальмара, но не океаническое животное. Архитевтис, впервые понял Билли, не был неопределимой штуковиной на глубине: он был только самим собой. Архитевтис – это человеческий термин.

– Он наш, – сказал Билли.

Чернила – могучая магия; тут Гризамент не ошибся. Но Вселенная услышала Билли, и он говорил убедительно.

Может, если бы Гризамент собрал чернила напрямую у тех обитателей впадин, а не у существа в банке, в рассоле, на учете, сила была бы столь многогранна, сколь он планировал. Но это – чернила архитевтиса, а архитевтис приучен подчиняться Билли.

– Это экспонат, и он есть в наших книгах, – сказал Билли. – Это мы его написали.

Чернила в замешательстве бушевали друг против друга. С их битвой гнулась Вселенная. Но как Гризамент смешался с чернилами, так и они смешались с ним; как он черпал их силы, так и они черпали его. А большая часть Гризамента разлилась: их было больше, чем его. Это были чернила экспоната на учете гражданина Лондона – на карандаше Билли, – и часть за частью они метаболизировали чернильного человека. Стена снова поднималась, а Берн опустилась на пол.