Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

Нет, должно быть что-то, что она может сделать. Она отодвинулась к краю кровати, нащупала протезы, натянула на культи носки с застежками и прикрепила ноги. Может быть, они – последнее, что осталось от ее семьи. Но продолжать мучиться мыслями об этом Ревна больше не могла, поэтому схватила письменные принадлежности и как можно тише направилась к двери.

Когда они под утро приземлились, шел снег, и теперь вокруг лежало чистое белое покрывало, скованное хрустящей коркой льда. Доски кто-то посыпал солью. Потом ей придется очень тщательно почистить протезы. Они ненавидели соль. Девушка ступала очень осторожно, скрипя пальцами по снегу и дробя под собой лед.

Столовая была пуста, только на кухне мыл кастрюлю скучающий повар. Ревна рухнула на ближайший стул. И даже не заметила, что за ней следом вошел другой человек – пока рядом не села Линне.

– Не спится?

Ну конечно. Кроме ее штурмана, действительно, быть здесь больше некому. От Линне пахло чем-то терпким и приторным, будто она перед этим выпивала. Ревна смерила ее самым презрительным и злобным взглядом, на какой была способна.

– Куда там.

На миг маска с лица Линне исчезла, мелькнула мимолетная, горькая улыбка. Взор ее был ясен, голос тверд, хотя от нее и несло дешевой выпивкой.

– Понятно. Значит, думаешь о семье.

– Откуда тебе знать, о чем я думаю…

О базе, об армии, ну и, конечно же, о семье. А может, и о тебе .

– Чаю хочешь? – спросила Линне и встала, не дожидаясь ответа.

Со временем, вероятно, ей будет легче завести друзей. Но когда Ревна увидела, как Линне стоит напротив повара, скрестив руки, у нее внутри что-то вспыхнуло и закипело. Генеральская дочь всегда поступала по-своему. Никогда никого не благодарила, никогда не училась у других. Хотя могла бы – обращаться с окружающими так же, как они обращаются с ней.

Говорить с Линне Ревне не обязательно. У нее были другие дела. Она вытащила письменные принадлежности и положила на стол чистый лист кремовой бумаги. А когда принялась точить складным ножом карандаш, обнаружила, что пальцы едва ее слушаются.

Как обращаться в письме к человеку, которого, может, уже нет в живых?

Ненаписанное письмо может стать сущим проклятием. А любая записанная мысль может навредить. Но не писать вообще означало, что письмо так никогда и не будет отправлено. И тогда она, возможно, никогда не узнает, живы мама с Лайфой или нет.

В смятении она царапала слова. Линне с громким стуком поставила рядом с ней чашку.

– Извини, – пробормотала Ревна, хотя сама не знала, за что просит прощения.

Ревна подняла чашку и сделала глоток. Холодный чай омыл ее горло.

– Повар сказал, что горячий чай будет только на завтрак, не раньше, – объяснила Линне, отпив из своей чашки и скорчив гримасу.

Ревна отодвинула чашку и опустила глаза на бумагу.

Дорогая мамочка!

Надеюсь, у вас с Лайфой все в порядке. Я…

Она смяла лист и швырнула его в сторону. Как ей только в голову пришло писать близким такую бездушную чушь? Они заслуживали большего, и она знала, что может лучше. Ревна достала еще один лист бумаги и предприняла новую попытку.

Дорогая мама!

Я слышала о том, что случилось с Таммином. Надеюсь, вы смогли укрыться в бомбоубежище для Защитников Союза. Я очень по вам скучаю, дела идут хорошо и…

Она вновь остановилась. Потому что перешла от чуши к неприкрытой лжи. Ревна представила, как мама сжимает письмо обоженными пальцами, отчаянно хватаясь за надежду, что ее маленькая девочка спасет положение.

Линне вытащила расидиновую сигарету.

– Да, это нелегко.

В ее устах эти слова прозвучали слишком холодно, будто она хотела о чем-нибудь непринужденно поболтать, попыхивая сигаретой. Ее взгляд был прикован к карандашу пилота.

Рука Ревны судорожно дернулась к бумаге, она смяла и этот лист.

– Ты что, читаешь мое письмо?

На последнем слове у нее перехватило дыхание, и она чуть не подавилась собственной яростью.

Девушки скрестили взгляды. И Ревна впервые увидела в глазах штурмана что-то вроде печали или сострадания. Да, Линне ее не понимала, но она осознавала, что произошла трагедия.

– Там была… там сейчас вся твоя семья?

– Те, кто остался, – ответила Ревна.

В подробности ей вдаваться не хотелось, да и Линне больше не спрашивала – лишь подняла смятые листы бумаги и разгладила их.

– В старом полку мне не раз приходилось такое видеть, – сказала она, – если у тебя закончится бумага, тебе придется обращаться с докладом, чтобы получить новую, а на это может уйти несколько недель. Так что для черновиков лучше использовать эти. Когда будешь готова, возьмешь чистый лист и напишешь набело.