Анна Алмазная - Исповедь [СИ]

Я не знал, почему он пришел ко мне. Не знал, от чего он бежал. Я ни о чем не спрашивал… может, боялся?

– Паш, иди сюда, классный фильм! – позвал Игорь.

И я пошел. И мы сидели втроем на диване – я, Игорь и довольно тяфкающая Аврора – и смотрели какую-то глупую бессмысленную комедию. Саша в тот вечер не позвонил. А мне было хорошо и спокойно, впервые за долгое время.

Глава 4

Воскресенье мы провели с Игорем вместе, как любящая парочка. Мы удобно устроились на диване, этот миленький засранец использовал мои колени как подушку и требовал кормить его виноградом, а Аврора посматривала на нас с подозрительным прищуром, сидя на моем пуфике.

Прелесть да и только.

Мы как два дурака смотрели романтические комедии, смеялись над глупыми шутками. Вместе пили чай на кухне, наслаждаясь свежим рассыпчатым печеньем, вместе пошли на долгую прогулку в залитый золотым светом парк, где Игорь скинул ботинки и босиком танцевал на свежесброшенных кленами листьях. Он был так прекрасен – гибкий, тонкий, нереально красивый в золоте осени. Он останавливал на себе взгляды и больше не отпускал, он ловил восторженные аплодисменты и полные муки просьбы – еще, еще… Талантище же. Соблазнительное талантище.

Я был почти счастлив. Я вдруг понял, что у меня и не было никогда этих самых нормальных отношений. И свиданий с любимым не было, и заглядываний в глаза друг другу над бокалами с ярко-красным вином, и даже таких вот тихих, спокойных вечеров, когда дорогой человек сидит на диване, скрестив ноги, смеется над какой-то странной, непонятной комедией, а ты можешь любоваться его тонким профилем, выбившимися из хвоста прядями, его совсем не женственным, острым взглядом, и знаешь, что он никуда не спешит, что он останется со мной, что утром проснется в твоей квартире. Пусть даже не в твоей постели.

Голый секс вот у меня был. Приходящие и сразу же уходящие партнеры, запах мокрых после душа волос, чистота и стерильность чувств. А вне кровати – у каждого свои дороги, у некоторых – жены, дети, «любимые» девушки, и другая, «правильная» жизнь. И лишь иногда на них находит, когда до одури хочется не женских, а мужских объятий и сносит крышу от желания. И тогда раздается в ночи звонок, и очередной, готовый на безумие партнер стонет подо мной, плавится в моих объятиях, чтобы вновь уйти в ночь, кинув на прощание: «Дома ждут». У них всегда – дом. У меня – холодная, одинокая квартира, погруженная в тяжелую тишину и выбранное мной одиночество.

А зачем мне теперь женщины? Притворяться перед родными больше не надо, а неродные меня как-то и не интересуют. Жить же с женщиной, которую я никогда не полюблю, это невыносимо. Нет, я ничего не имею против женщин, но все же невыносимо.

До недавнего времени меня все устраивало, и лишь в последние дни я начал ловить себя на мысли, что возвращаюсь не куда-то, а к кому-то. Не в пустую берлогу, а к ждущему меня Игорю, к его глуповатой, уже переставшей на меня ворчать Авроре. И звоню ему, и спрашиваю, что купить по дороге, и слышу в ответ тихий смех и шуточный приказ тащить домой задницу, а не шататься в одиночестве по кабакам. «Напиться ты можешь и со мной». Боже, кто же знал, что это так здорово – иметь возможность напиться дома, да не в одиночестве.

Вечер пришел незаметно. Игорь опять заснул на диване, Аврора свернулась калачиком у его бока. Я тихонько вздохнул, выключил телевизор, приподнял его аккуратно за плечи и подсунул под него подушку. Игорь простонал во сне, выдавил имя: «Миша». Вот как, Миша… усмехнувшись, я укутал его одеялом, взял ноутбук и ушел в спальню.

Писать… для кого и зачем?

«Я выздоравливал долго и мучительно. Реабилитация казалась бесконечной, собственное тело – непослушным, и почти полгода мне пришлось проваляться сначала по больницам, потом по каким-то крутым центрам, потом по санаториям, благо что спонсировал меня отец от души. Вернулся в родной городок я где-то в середине апреля, когда вокруг вовсю дышала горечью сирень.

Впервые за несколько лет я вошел в родную сталинку, медленно поднялся по побитым временем ступенькам, вошел в родительскую квартиру, которая казалась теперь чужой. А ведь ничего не изменилось: ни кутавшийся в полумрак длинный коридор, ни обширная, завешанная коврами и вечно тихая гостиная, ни моя спальня… И плакат Rammstein со стены не исчез, и книги никто не трогал, и мои диски как и стояли ровной стопкой на полке, так и продолжили стоять. Даже одежда в шкафу осталась на прежнем месте, будто меня ждали. Смахивали пыль с письменного стола, проветривали комнату и надеялись, что вернусь.