Анна Алмазная - Ты прекрасен [СИ]

Гроза. И блекнет в одно мгновение день, и кутается в сумерки, и прячется за серою пеленою. Бурлит, вихрится водоворотами и недовольно срывается с моста вода. Шальной ветер распахивает мои крылья, гладит перепонки, и трудно, очень трудно неподвижно висеть в воздухе, пытаясь поймать воздушный поток. Плечи болят немилосердно, хвост бьет по бедрам, огненный язычок на его кончике оставляет на обнаженной коже дорожки. Стекают по спине, по гудящим мышцам, тяжелые, ледяные капли, срываются вниз и вдребезги разбиваются о взъерошенную волнами речную гладь.

Я бы улетел. Но не могу бросить тебя одного.

Ты стоишь на мосту и смотришь в серую воду. Серебристые глаза твои, в которых когда-то искрился смех, теперь безжизненны, по черным, отливающим медью волосам бегут ледяные струйки. Я ловлю одну из них в ладонь, жадно слизываю холодные капли и одним толчком крыльев отлетаю подальше. Впервые мне не нравится вкус твоих эмоций. Пугает. Ты пугаешь. Твоя бледность. Твоя безучастность. Твое отчаяние.

— Я буду ждать! — шепчешь.

Кого будешь ждать? Зачем? Перегибаешься через перила, улыбаешься и камнем летишь вниз. Стой, куда!? Ты забыл — у тебя больше нет крыльев!

Я пытаюсь тебя поймать и не могу. Ты летишь сквозь меня, одаривая мигом пронзительной боли. Душевной боли. Я в отчаянии складываю крылья и вместе с тобой вхожу в волнующуюся, холодную воду. Ты широко распахиваешь глаза. Ты не пытаешься сопротивляться стихии. Ты не хочешь выплыть, ты меня не видишь. Ты умираешь. В одиночестве.

Я не могу на это смотреть… Дышать не могу. Я не хочу верить!

Окутанный водяным вихрем, я взмываю в прошитые молниями тучи. Ну почему?

Кажется, я кричу. Кажется, плачу вместе с неугомонным небом. Распахиваю в отчаянии крылья навстречу ветру, не понимаю. Почему ты стал человеком? Почему променял крылья, бессмертие на какую-то там… любовь?

Я ведь тоже любил. Тебя. С тобой родился, с тобой вырос, с тобой в первый раз вышел на охоту. С тобой пронзал ночами холодный, укутанный в сияние звезд воздух. С тобой не знал вкуса одиночества.

Помнишь? Мы смеялись над людишками, пили их похоть до дна. Мы выбирали жертву и соревновались, кто развратит ее раньше. Развратить получалось. Всегда. Любого. Люди такие слабые. И чем крепче был орешек, тем казалось интереснее… пока в один миг не развратили тебя.

Я помню ту ночь до мелочей. Дышала вокруг ранняя весна. Пахло влагой и цветущей лозой, проносился над рекой первый, пока еще ласковый и нежный дождь. Мы сидели на нашем любимом месте, на перилах моста, и смотрели в темную воду, в которой тонули золотые отблески фонарей. Помнится, я удивился, как ты похудел за последнее время. Помнится, даже хотел тебе отдать жертву, чтобы покормить. А ты лишь грустно улыбнулся и сказал:

— Не надо, не поможет.

Почему не поможет? Раньше всегда помогало.

Ты прижимался ко мне, мелко дрожал и едва слышно шептал мне на ухо. Что впервые любишь. Что жить без нее не можешь. Что не хочешь ее убивать. А я закрывал тебя крыльями, вдыхал твой запах и сходил с ума от беспомощности. Боже, если Ты есть, скажи, как ему помочь?

А когда опустился на город следующий закат, было душно и лозой пахло невыносимо. Беззвездная ночь звенела в преддверии бури. Я сидел на перилах моста, на нашем месте. Я тебя ждал. И даже когда ударила по мосту непогода, а вокруг заплясал хаос, я не сдвинулся с места. Я судорожно цеплялся в перила, закрывался крыльями от шквального ветра и ждал.

А ты не пришел. На рассвете, когда утихла долгая и тяжелая буря, я понял, что и не придешь. Я бездумно брел по узкому берегу, оставляя на песке цепочку следов в обрамлении двух полосок: впервые в жизни я не смог расправить израненных крыльев.

Я не летал и не ел три дня. Я сидел на берегу, у самой кромки воды, кутался в горевшие при каждом движении крылья и отупело смотрел, как перебирают волны бахрому водорослей. Шел дождь. Крупные капли катились по моим щекам, ласкали шею, сбегали по груди. Язычок огня на моем хвосте почти погас. Впервые в жизни мне не хотелось ничего. Ни дышать, ни жить, ни охотиться. Без тебя все было серо и неинтересно, вкус одиночества оказался таким жгучим, таким горьким… невыносимым.

Я жил без тебя целый месяц. Жил? Нет. Выживал. Ночью я ел, жадно, ненасытно, все равно чью похоть, украдкой, как вор, без договора, днем — парил над человеческим городом, пока к вечеру не онемевал от усталости. А потом, в любую погоду, возвращался к реке, сворачивался клубком в сочной, хрустящей траве и забывался тяжелым сном.