Анна Алмазная - Телохранитель [СИ]

— Все хорошо, мой принц, — хоть в глазах его плескалась боль и страх.

Паршиво… паршиво от этого страха. И от сжавшей горло совести.

— Проваливай в свои покои! — выдохнул принц.

— Но…

— Проваливай… я позову Кадма. И не показывайся мне до утра на глаза…

Твой хариб… он тебя исцелит… тогда и вернешься… но вслух Миранис этого не сказал. Поднялся, посмотрел хмуро на удивленного Рэми, и повернулся к дверям из коридора… плохо… боги, как же плохо! Что же он творит-то? Сегодня напьется, от души, успокоится, проспится, глядишь, и это раздражение уйдет… а потом… а потом надо будет что-то с этим делать.

Рэми на памяти Мираниса никогда и ничего не боялся. И только теперь…

И в этот день ваза, полетевшая в стену, вдруг развалилась на две аккуратные половины. Миранис выдохнул, опустился на колени, коснулся тонко вырезанного ажура и только тогда понял, что натворил.

«Явишься ко мне утром».

«Да, мой принц», — последовал немедленный ответ… едва слышным отблеском вопрос: «За что ты меня так ненавидишь, мой принц?»

Привиделось? Может быть… Миранис приказал замку не трогать осколки чаши и медленно поднялся. Приказал харибу подать легкий плащ и позвал дежурившего у дверей телохранителя. На этот раз — походившего на медведя Кадма. Огромный, мускулистый, с красиво очерченным лицом и собранными в хвост кудрявыми волосами, прирожденный воин, Кадм был к тому крайне умен. И сейчас его ум был так некстати.

— Мой принц? — спросил телохранитель. — Можешь объяснить, почему Рэми ушел с дежурства? Со мной он разговаривать отказывается, тебе отказать не может.

Как же плохо от этого «не может»-то!

— Объясню, — ответил Миранис. — Завтра.

— Хорошо, пусть будет завтра. А куда мы идем этой ночью?

— В храм Радона. Я должен… поговорить со своим небесным отцом…

Покаяться… наверное.

Кадм молча склонился в поклоне. Принял от своего хариба плащ, скрыл лицо под тенью капюшона, и открыв переход, прошептал:

— Я пойду первым, мой принц.

По другую сторону спал в ночной прохладе город. Рассыпалось по темному небу серебро звезд, вылезал из-за крыш тонкий месяц. Громоздкое, приземистое здание храма давило темным силуэтом, поблескивал в свете фонарей камень на широких ступенях, ведущих к всегда открытому главному ходу. А там, за спиной, журчала меж камней, спешила куда-то шустрая речка.

Миранис медленно вошел по ступеням, принял от телохранителя невесть откуда взявшийся (небось замок постарался) букет синих роз, и вошел в главный зал.

Он был обманчиво пуст: лишь где-то у стен мелькнули молчаливые тени жрецов, хранящих покой божества. Огромная статуя сидящего на небесном троне Радона казалась живой в отблесках лампад, и так же сильно пахло курениями… Миранис вздохнул едва слышно, взял от телохранителя букет и положил у ног своего небесного покровителя…

«Помоги мне, Радон! — выдохнул он, опускаясь на колени. — Помоги одуматься… я уже и сам не знаю, что делаю, не знаю, зачем. Не знаю, откуда во мне взялось столько ненависти… пойми… хотя я и сам себя не понимаю…»

Миранис прикусил губу, сжал кулаки и выдохнул то… чего и сам боялся.

«Убереги его от меня, мой небесный отец! Если… если я не могу его уберечь… то ты убереги… может, в Виссавии ему было бы лучше… может, нам всем было бы лучше…»

И вздрогнул, услышав:

— Мой принц?

Кадм, до этого стоявший в тени, немедленно вмешался. Встал меж Миранисом и тонким, низкорослым жрецом, спросил едва слышно:

— Пропустить его, мой принц?

— Пропусти, — сказал Миранис, поднимаясь.

Он узнал любимого ученика верховного мага и подумал вдруг, что, может, это знак… именно светловолосый, похожий на невинного мальчишку Лис ведь помогал когда-то Рэми вытащить Мираниса из ловушки Алкадия, именно Лис боготворил Рэми, вернее, Аши в нем. Именно Лис большей частью проводил церемонию привязки Рэми к Миранису, и именно он, наверное, сейчас был тем человеком, с которым можно поговорить…

Жрецы не выдают поверенных им тайн. А Лис был истинным жрецом, тихим, спокойным, умеющим слушать. И когда они медленно шли по пустынным галереям храма, когда Миранис говорил, сбиваясь… временами мучительно долго подбирая слова, не в силах оправдать свою дурь, Лис слушал. Внимательно. Спокойно. Не осуждая, не оценивая.

— Дивно все это, — сказал он, когда Миранис закончил. — Так непохоже на тебя, мой принц.

— И не говори…

— Нет, та ревность, что ты чувствуешь к телохранителю, как раз понятна, — Миранис вздрогнул, но промолчал. — А вот то, что ты с этим делаешь… и как потом мучаешься… Кто-то искусно играет на твоих слабостях…