Михаил Осоргин - Сказки и несказки [Совр. орф.]

Была глубокая полночь. Ученый сидел близ камина в глубоком, обитом кожей кресле и пристально смотрел на пламя газовых рожков, над которыми, на металлических подставках, висели, слегка покачиваясь, тигеля разных величин. В комнате было душно и жарко, но он уже давно привык к этой обстановке и к вредным испарениям газов, которыми был пропитан воздух. Он давно уже отказался от чистого воздуха полей и лесов, от голубого неба и солнечного света. Было время, когда все это было ему дорого и любо, когда он, бросив родной город, не имея верного куска хлеба, бродил по целым месяцам по незнакомым местам, ночуя в лесу, питаясь, чем попало, не зная, куда и зачем он бредет. Но время это было давно, очень давно; оно оставило по себе только осколки смутных воспоминаний, да еще один осколок — осколок чудесного стекла, с которым он не расставался всю свою жизнь и который хранился у него в дорогом ларчике в несгораемом шкафу.

С этим осколком он обошел и объездил все страны, перевидал миллионы людей, от самых просвещенных до дикарей. Ни старик, ни ребенок, ни взрослый человек не прошли мимо него незамеченными и не изученными. В каждом он подмечал те черты, которые более или менее общи всем людям; и в каждом он умел находить что-нибудь особенное, отличающее его от других. На склоне лет он мог смело сказать, что никто не знает людей так хорошо, как знает он. Это так же верно, как и то, что никто не обладает другим чудесным стеклышком.

И вот теперь он, прежний Ерошка, разносчик спичек, потом беспокойный путешественник, наконец — великий ученый, решился на смелое, неслыханное дело: создать то, чего не нашел он за всю свою долгую скитальческую жизнь, — создать человека.

Половину своей жизни он посвятил науке; он знал все, что знают другие, но знал и то, чего другие не знают, во что они даже не верят. Он знал, что можно из эфира и света соткать чудное человеческое тело, что можно из кристалла создать разум, что в пламени газа можно закалить душу. В его власти было заставить жить свое создание, но будет ли оно совершенным? Он не был уверен в этом и боялся закончить опыт, которому отдал все свои мысли.

Ученный встал, налил несколько капель прозрачной жидкости в кипящую на огне раскаленную массу, поправил огонь и подошел к большому стенному зеркалу. Как он постарел! Он ясно помнил тот день, когда молодым парнем он разбил зеркало, отразившее его горящие глаза. С тех пор он много раз смотрел на себя сквозь чудесный осколок стекла и видел ту же пару глаз. Но теперь он смотрел на нее уже без прежнего волнения. Взглянуть еще раз? Ученый достал драгоценный обломок, подошел с ним к зеркалу и стал пристально смотреть. Да! Те же горящие пытливые глаза. Они не изменились, не постарели. Но что это вырисовывается над ними? Какая-то огромная серая масса, как бы покрытая неровной крупной сеткой. Это мозг, мозг человека, изучившего и узнавшего слишком много недоступного и непонятного другим; громадный тяжелый мозг. Раньше его поразило бы такое зрелище, но теперь он не удивился: он давно уже ждал, что рано или поздно стекло прибавит к горящим глазам эту отвратительную серую массу. И это должно обозначать, что он созрел уже для задуманного последнего опыта.

Ученый снова сел в кресло, вынул часы и стал считать минуты. Жидкость в другом тигеле закипела; сквозь отверстие электрической печи вырвался тонкий луч ослепительного лилового света и послышался легкий треск.

Ученый выдвинул на средину комнаты низкий круглый стеклянный столик на колесах и уставил на нем два одинакового вида легких металлических прибора. От каждого прибора шла вверх тонкая, завитая спиралью, серебряная трубка, которая кончалась стеклянным острым наконечником. Осторожно крутя винтики приборов, ученый сблизил концы трубок на высоте роста и нажал кнопку левого прибора. Раздался легкий свист, затем вспыхнуло бледное лиловое пламя. Он нажал другую кнопку; свист повторился, и в лиловое пламя, не смешиваясь с ним, вплелись ярко-красные огненные жилки. Легкий поворот большого винта увеличил расстояние между концами трубок; вместе с тем увеличилось лиловое пламя, растянулись красные прожилки и в самом центре пламени, сначала слабо, а затем сильнее, вырисовался дрожащий и колеблющийся кружок черного огня. Это был тот огонь, о котором не слыхали другие ученые, но который ему давно был известен. И он с усмешкой смотрел на свое великое открытие; в ряду других его изобретений оно было самым ничтожным.