Оливия Шрейнер: Грезы и сновидения [Сказки. Совр. орф.]

День за днем там, где лучи солнца играют на морском берегу, сидела Жизнь.

День за днем зефир играл ее чудными волосами, и юный лик ее все смотрел в воду. Она сидела и ждала; но она не могла бы сказать, чего она ждала.

День за днем волны катились и набегали на песок и также убегали назад, унося с собой розовые ракушки. А Жизнь все ждала.

Она сидела, отражая в своих глазах солнце, и ждала до тех пор, пока усталая склонила свою голову на колена и заснула.

Вот что-то пристало к берегу, и на песке раздался скрип шагов.

Жизнь услыхала их и проснулась. Чья-то рука легла на ее плечо, и горячий трепет пробежал по всему ее телу. Она взглянула и увидала перед собой странные, широко раскрытые глаза Любви — и Жизнь узнала, кого ждала она здесь так долго.

И Любовь раскрыла свои объятия и прижала к себе Жизнь. И от этого объятия родилось создание, редкое и прекрасное! Радость; Первая Радость называлось оно.

Солнце казалось на светлой поверхности воды не так прекрасно, розовые бутоны, распускающие свои нежные лепестки для первого поцелуя с солнцем, не так румяны, как оно. Маленькое сердечко его билось часто, часто. Милое создание было так тепло и так нежно! Оно не говорило и не смеялось, но все резвилось на солнце. И Жизнь и Любовь были безгранично счастливы.

Они не говорили этого друг другу, но каждая из них в глубине своего сердца говорила себе самой: «оно будет наше во веки».

Потом наступило время — прошли ли недели, прошли ли месяцы? — Любовь и Жизнь не измеряют времени — когда милое дитя их стало другим, чем было прежде.

Оно так же резвилось и радовалось и так же лакомилось румяными ягодами, но по временам маленькие ручки его вяло опускались вниз и веселые глазки затуманивались слезами. И Жизнь и Любовь не смели смотреть друг другу в глаза, не смели спросить друг друга: «что сталось с нашим счастьем»? И только их сердца нашептывали им: «ничего, это пройдет, завтра оно опять прояснится». Но проходили дни за днями, и дитя, игравшее возле них, становилось все задумчивее и тоскливее.

Однажды Жизнь и Любовь легли и заснули; и когда они проснулись, милого создания их Радости уже не было. Только вблизи, на траве сидел какой-то маленький незнакомец с большими печальными и нежными глазами. Любовь и Жизнь не заметили его и прошли мимо, горько плача: «о Радость, наша Радость, неужели мы потеряли тебя на веки!»

Маленький странник с грустными глазами потихоньку подошел к ним, ласково взял обеих за руку и притянул их к себе; и Жизнь, и Любовь пошли дальше, ведя его с собой. Когда Жизнь в тоске опускала свой взор, она видела, как чудные глаза отражали ее слезы. И когда Любовь в безумном отчаянии вскрикивала: «Я устала, я изнемогаю. Я не могу идти далее. Свет позади нас, впереди одна тьма», — маленький розовый пальчик указывал на вершины дальних холмов, озаренные солнечным сиянием. Большие глаза были все также грустны и задумчивы и, на милых устах его играла все та же спокойная и ободряющая улыбка.

Когда же Жизнь об острые камни ранила свои ноги, незнакомец стирал кровь с ее одеяния и нежно целовал ее раны. И когда в пустыне Любовь лежала в изнеможении (ибо сама Любовь порою изнемогает), он своими маленькими босыми ногами пробегал далеко по горячему песку и даже здесь в пустыне находил воду в расселинах скал, чтобы утолить жажду Любви. Он не был в тягость им — он ничем не стеснял их, и только поддерживал их на их тяжелом пути.

Когда Любовь и Жизнь пришли в темное ущелье, где со скал висели ледяные сосульки — ибо Любовь и Жизнь проходят по удивительным, ужасным местам — когда все кругом было лед и снег и стужа, маленький странник прижимал их озябшие руки к своему теплому сердечку и согревал их и потихоньку увлекал их за собой все дальше и дальше.

Когда же они пришли в страну солнца и цветов, большие глаза его странно засветились и лицо его озарилось ясной улыбкой. Весело перебегая по мягкой траве, он собирал для них мед в дуплах деревьев и приносил его в своей ладони, черпая им воду листьями лилий, рвал цветы и плел венки на их головы и тихо, и радостно смеялся. Он трогал их своей нежностью, как бывало трогала их Радость, но ласки его были еще теплее.