Max Austen: Спаси мою душу

Мысли Олесь направил на веру. Он должен начать задыхаться. Та замерзшая вода, ставшая чанком, должна истечь.

— Я не умею… — Олесь стал повторять одну фразу, вспоминая случай из детства, когда он почти утонул, но вера его спасла. — Я верю: я тону.

Прошло минуты три. Самовнушение, на которое он надеялся, не помогало.

«А ведь я и рад утонуть, — подумал Олесь, — моя жизнь — ад. Отца не помню — он погиб, мне и трех лет тогда не было. Мать умерла, так и не узнав, что я маг. В четырнадцать лет зимовал в подвалах Иркутска. Один среди чужих. Лагерь магов, к которому примкнул годом спустя, — половину перерезали, половину сослали, и меня в том числе. С Тимуром и Владом кое-как сбежал, да Влад был ранен, вскоре заболел, потом и умер. И Тимура я потерял, а убили его, кто бы мог подумать, свои! Школу в Арзамасе накрыли, я ушел за Марком, ну то есть за Матвеем, в Татарстан. Против воли на мэра пахать пришлось. И что? Это ли жизнь? За что судьба к нам так несправедлива? А ведь что с Аксиньей сделали — что стало! И Матвей… Хмылка… Лейсана. Мы не заслужили такого!»

Олесь закашлял и заглотил немного воды. Его затрясло от мыслей о тех, кого он оставил в лагере. Страшные картинки того, что могло случиться, зарябили в глазах: расстрелянная Хмылка, сожженная заживо Лейсана, обезглавленный Матвей. Ненависть и отвращение к миру заставили его всплыть, но Алексей, тот, кто перерезал горло Стасику, тот, кому он хотел подарить незнакомое ему чувство, вернул его под воду и ударил о дно ванны.

Единственный шанс все изменить — вот он. Утонуть и спасти мир или продолжать довольствоваться жалким кусочком веры в себя способного и позволить миру гнить дальше.

Руки заскользили по ванной, ноги упирались, помогая подняться. Алексей неумолимо топил в Олесе мага. Ладони сцепились с руками охотника, голове удалось подняться.

— Это не моя вера и не моя любовь! — вскричал Олесь. — Они принадлежат не мне, а миру! Верните то, что у людей отняли, верните…

В горло влилась вода. Легкие обожгло. Наступил покой, и мир потух.

Желтый свет операционного светильника пробудил в Олесе отчаяние. Олесь дернул руками — бесполезно. Они привязаны, как и все тело. На шорох он повернул голову вправо. Радик Рустамович осматривал Аксинью у другого операционного стола. Лишь сейчас Олесь заметил, насколько сильно подруга исхудала. Подруга ли? От ее сознания уже ничего не осталось.

— О, очнулись, — осклабился ученый.

Олесь огляделся. В операционной так же находились Лисицыны, Зимина и два медбрата. Судя по их скуке, они были свидетелями, не более.

— Рукой не дергайте — к ней прикреплен аппарат.

Трубку, проведенную в вену, Олесь едва различил, зато хорошо разглядел прибор на столике между ним и Аксиньей.

— Зачем она здесь? — прохрипел Олесь; его сердцебиение участилось.

— Пациентка два дня назад утратила статус мага. При неудачном опыте. Тем не менее чанк остался с ней, трансформировавшись в опухоль с метастазами. Она умирает. Сегодня, завтра — ей не жить. Вы, юноша, объявились весьма кстати. В целях научного эксперимента я решил проверить, сможете ли вы, согласно вашей гипотезе, исцелить человека. Так мы выясним, передастся ли вера, которая, как говорите, отсутствует у немага.

Кровь с медленной скоростью передавалась от вены к аппарату, от аппарата к Аксинье. Олесь смотрел на нее с равнодушием. Наверное, перед процедурой его чем-то накачали, усыпили тревогу. Убедила его в этом капельница с пустой бутылью, стоявшая в углу операционной.

— Олесь? — слабым голосом произнесла Аксинья и закашляла. Ее зрачки расширились, брови слегка приподнялись.

— Я, — улыбнулся он.

— Олесь…

Взгляд девушки застыл. Из приоткрытого рта больше ничего не донеслось. Монитор, следящий за ритмом сердца пациентки, пискнул и загудел.

— Убирайте, — Радик Рустамович кивнул медбратьям, и они заторопились: один отсоединял приборы от Аксиньи, второй от Олеся.

— Время смерти: восемь часов шестнадцать минут, — заключила Лилия.

— Нам ни к чему ее время смерти, — резко сказал ученый. — Лабораторные мыши есть не более чем расходный материал. А вы, юноша, нам теперь не интересны. В лучшем случае, ваша вера не исцеляет, а убивает. К-н-и-г-о-л-ю-б. нет В худшем — ни веру, ни любовь с клетками крови вы передать не в состоянии.

Олесь отвел взгляд в потолок. Ему вспомнились слова Лейсаны о любви.

— Любовь — не биохимия. Гормоны лишь подтверждают ее существование на биохимическом уровне. Вам ли, доктор, не знать, что так можно рассмотреть любое чувство.