Стивен Браст - Ветхий дворец

Сейчас, вспоминая об этом, Миклош решил, что Река должна была выйти из берегов и унести его израненное, изломанное тело прочь, пока оно не скрылось бы за восточным горизонтом. Но она этого не сделала.

Миклошу исполнилось двадцать и еще один год. И он умирал.

Затем - ДВОРЕЦ.

Он нависает над излучиной Реки, над городом Фенарио, над старицей, над страной, над левым плечом Миклоша.

Он стоит тут около тысячи лет, если вести отсчет от старой хибары. Девять с половиной столетий, если от укрепления. Семь столетий, если от Старого Дворца. Четыре столетия, считая откуда угодно, и это уже немало. И все эти годы, даже когда тут стояла лишь хижина, в которой жил Фенарр, за ним наблюдало изваяние Богини Демонов.

Миклош повернул шею, чтобы посмотреть на Дворец и попытаться забыть о боли. Он устремлялся к перистым вечерним облакам и горсти тусклых звезд. Центральная башня напоминала стилет; Речная стена - серый щит без герба. Над Дворцом и над ним зловеще кружили джареги, далекими резкими воплями описывая его состояние - и, пожалуй, состояние самого Дворца.

Выглядел он на все свои века. Ближайшая башня ощутимо пошатывалась - он слышал, что говорит его старший брат-король о том, как ветер играл с ней. Речная стена потрескалась и изрядно выщербилась; плоть строения слезала с костей.

"С моих костей плоть еще не слезла? - размышлял он. - Иные совершенно точно сломаны, и многие раны кровоточат. Возможно, кое-где кости уже и видны."

От этой мысли его вырвало бы, но на это не осталось сил.

Теперь - ВНУТРЕННОСТЬ ДВОРЦА.

Начнем снизу. Дворец построен без какого-либо фундамента, но под ним прорыли немало ходов во время долгой осады, когда триста с лишним лет назад через северный хребет хлынули орды северян.

Осада продолжалась пять лет, и к ее завершению под Дворцом, а также под немалой частью окружающего города, пролегла масса хитрых подземных ходов, используемых для тайной доставки провианта, для вылазок против северян, или для перемещения лазутчиков. Когда врага наконец изгнали прочь, подземные ходы по большей части переделали в винные погреба - и это одна из причин, почему вина Фенарио славятся на многие тысячи миль окрест.

Поднимаемся из погреба чуть повыше.

Стены в цокольном этаже выдержаны в самом бледном из бледно-голубых тонов, исполненном помыслов о светлых и темных пространствах. Переливающиеся узоры, игра светотени от незажженных канделябров, волнистые линии на полу перед входом постоянно проявляются и исчезают. Виной тому канделябры или покачивающиеся под потолком масляные лампы? Несомненно, и те, и другие: одни определяют суть, другие - форму.

Здесь находилась детская, где Миклош обитал в ранней юности. Весь отпущенный Дворцу вкус оставили себе прочие покои; здесь же царила какофония красок, висюлек и ленточек. Всю комнату заполняли штуки, которые катились, либо вертелись, либо толкали или качали другие штуки, которые катились или вертелись.

Когда Миклошу было пять, принцу Ласло [8] László - венгерский аналог имени "Владислав". , тогда пятнадцатилетнему, разрешено было завести себе личные покои. Миклоша выставили вон, из детской убрали все штуки, которые катились и вертелись, и принесли новые, которые резали и кололи. Яркие краски исчезли, вместо них появились величественные изображения людей, которые резали и кололи.

Впрочем, не будем слишком строги.

Всякая комната для чего-то использовалась. Многие - отнюдь не так, как задумывались изначально. В этой спальне когда-то располагалась библиотека. Та столовая для слуг когда-то служила личным кабинетом. Спальня Миклоша, сохранив изначальное предназначение, потихоньку превращалась в кабинет. Теперь скажите, разрушила ли спальня изначальную библиотеку, или изменение функции изменило и определение? А имеют ли смысл определения?

Что ж, определим "умирание". Скажем, "состояние, когда прекращение жизнедеятельности неизбежно".

Казалось бы, Миклош ничем не заслужил такого избиения, ведь единственное, что он совершил - просто был здесь в течение двадцати одного года. Но вспомните о канделябрах и лампах.

Зыбкая аналогия, скажете вы? Вот и Миклош думал так же.

А еще он думал, что было бы правильным во всех смыслах, если бы Река подхватила его и утопила в себе, или унесла прочь, далеко-далеко, чтобы он умер там. Чем дольше он вот так вот лежал и умирал, тем правильнее казалась эта мысль. В своих покоях, наедине с ночью, смерть казалась тайной и жуткой загадкой, стеной, от близости которой пробирала дрожь, потому что он постоянно пытался заглянуть за нее. Но здесь и сейчас смерть была лиши спасением от боли - спасением, которое, опасался Миклош, так и не наступит. Джарегам надоело кружить в вышине, всем, кроме одного, который кричал нечто вроде "Ррека! Ррека!"