Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– А вот и приглашали! – отрезала Секунда. – Только меня пригласил не матрос, а мичман.

– Так, звучит секундаккорд! – Гракх, по старой музыкальной привычке, руководил детьми, исходя из теории сольфеджио. – Идём от большего интервала к меньшему: говори ты, Септима, а Прима выскажется позже.

– Но я ведь старше! – попыталась возразить Прима.

– Да, но септима больше примы на шесть ступеней, – он сделал знак, чтобы Септима продолжала.

– В общем, – девочка не преминула показать старшей сестре язык, – эта радуга совсем не такая, как все. Она появилась, когда дождя и в помине не было!

– И где ты её видела? – Гракх посмотрел на жену.

– Когда провожали брата, и ты сказал, чтобы мы не вздумали плакать хором, а то случится, как тогда в музыкальной школе, когда нам выставили счёт, и мы решили дойти до Зелёной башни. Так вот, как только корабль отплыл, радуга и появилась!

– И что же тут необычного? Дождь мог пройти над океаном, – резонно заметил Гракх.

– Необычное было то… – Септима сделала паузу, предвкушая лавры первооткрывательницы.

– Что радуга шла из амбразуры! – выпалила Секста, тотчас огласив кухню хорошо поставленным сопрано, – Септима вцепилась ей в косу.

– Ну, сколько вам лет? – Амма нахмурилась. – Замуж скоро, а всё как дети!

После такого замечания Секста сразу умолкла.

– Так откуда она шла? – переспросил Гракх.

– Из башни! – хором ответили Септима с Секстой, и он поморщился – в дуэте младших дочерей диссонансом прозвучали и прима, и секунда.

– Кино, па! Свидание, па! – старшие тут же окружили отца.

Он беспомощно махнул, и красавицы понеслись наряжаться. Секста и Септима побежали следом.

Гракх поглядел на Терцию, молча стоявшую в сторонке.

– А ты это чудо видела?

– Да, папа.

Терция была самой рассудительной из сестёр.

– И что думаешь?

– Это необычная радуга. Она была не из воды, а из огня.

Старик выставил указательный палец:

– И ты туда же? Радуги из огня не бывает!

– И ещё, – Терция пропустила замечание мимо ушей. – Я заметила её клочок на щеке брата в тот злополучный день.

Амма посмотрела на дочь, но ничего не сказала.

– А ведь когда бурдюк начал глотать пустоту, я почувствовал, что он ест не простую, а дорогую мне пустоту, – Гракх задумался. – След нашего мальчика…

– Какой бурдюк? – Терция села рядом с отцом.

– Помнишь, как я познакомился с твоей мамой? Я тогда увидел её сердце через тромбон. Так вот, того покупателя я тоже разглядел. Но лучше бы я этого не делал!

Амма вздохнула и вышла из комнаты.

– Так что же случилось, папа? – Терция смотрела с озабоченностью.

– Мой друг отравился тем сердцем и больше не играет! Там было что-то чёрное, липкое, огромное…

– Ты же так любил свой тромбон, папочка! – голос девушки дрогнул.

– Ну, ну, ты уже большая Терция, а не малая, – Гракх погладил дочь по голове. – Откуда минор?

Она вздохнула:

– Я чувствую, это не всё, что ты хотел сказать.

– Увы, я только сейчас понял, зачем приходил тот покупатель, – старый музыкант говорил шёпотом. – Если твой брат, правда, связан с какой-то необычной радугой, то…

– Что? – Терция всмотрелась в лучики морщин, уходящих к серебристым вискам.

– Тому чудовищу нужно какое-то необычное солнце!

Члены Высшего совета, спешно собравшиеся в Зале заседаний, могли не торопиться, ведь уже довольно долго все сидели в полной тишине. Дело обстояло именно так, как доложил младший советник Гамнета: двенадцать подносов с посудой скопились во тьме бастиона, ожидая, когда Ничто соизволит поесть.

Вероятно, следовало разобрать кирпичи и убедиться, что сама принцесса никуда не исчезала, а исчез только её аппетит. Но, если это какой-то очередной трюк, и хитрая фокусница сбежит, кто будет отвечать? А отвечать никому не хотелось.

Молчание длилось так долго, что дежурный секретарь, топтавшийся под дверью, поковырял пальцем в ухе. Тишина достигла наивысшего напряжения, когда мужчина ощутил на спине чей-то взгляд, такой тяжёлый, что заставил его ткнуться лбом в резной дуб двери. В таком скрюченном положении служащий развернулся и увидел пузатого незнакомца во фраке.

– Жак Жабон, – отрекомендовался тот тоненьким голоском. – Я к вашему главному.

Жабон посмотрел на пианино с крышкой, заколоченной гвоздями, и чмокнул.

– К самому Карафе? – шёпотом уточнил секретарь, отступая в сторону и оглядывая внушительную фигуру гостя: тот стоял на цыпочках, опираясь на трость, которой едва касался пола.