Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Что-то вдруг вскипело в душе Гракха – то ли досада, то ли чувство обиды за верного друга, и он, в ответ на бестактность, взял и выдул в лицо невеже целую фразу из финала всё той же «Травиаты».

То, что случилось дальше, поразило музыканта до глубины души: оглушительный рёв тромбона, не успев наполнить комнату, тут же исчез в приоткрытом рте незнакомца и даже эха не оставил.

Гракх зажмурился и дунул сильнее. А поскольку, играя на тромбоне, он начинал видеть мир его медным глазом, то сердцу зоркого духовика открылась странная картина: перед ним на тоненьких ножках-макаронах качался огромный бурдюк с невероятно широким ртом, беспрестанно жующим неровными, волнистыми губами. Глазами бурдюку служили густые меховые ноздри, расставленные широко по краям туловища-лица, из боков которого торчали макаронины с ладонями-блинами. Блины эти делали круговые движения, словно гладили пустоту музыкального магазинчика.

И Гракху вдруг стало ясно, что они ощупывают не просто воздух между прилавком и стенами, а именно ту пустоту, которая появилась после уезда Октавиана, так, будто хотят узнать, сколько переживаний отца подвешено рядом с инструментами. Всё это было настолько явно, что старик запнулся и открыл глаза. И как только он это сделал, тут же напоролся на острый, как лезвие, ответный взгляд незнакомца.

Гракх снова зажмурился и дунул сильнее, начиная небывалую дуэль духовой меди и дышащего железа, которое кололо, выскакивая то из одной, то из другой лохматой ноздри. И было неясно, что же это такое – острый полоз, волос или голос самого тромбона, который, отражаясь от чудища, прихватывает его отвратительные черты и ранит сердечный слух.

Музыкант перепрыгивал с одной оперы на другую и пытался всячески замести следы и увернуться от разящего взгляда меховых ноздрей. Но тот неизменно настигал, а ладони-блины, кругами жаря по сиротливой пустоте магазинчика, пытались прилепиться к кулисе и выдернуть её из тромбона.

Через некоторое время гонка утомила старика, дыхание сбилось, но он отважно наблюдал за происходящим через мундштук, ни на миг не отрывая его от губ. А видел он теперь следующее: блины всё же приклеили кулису, но выдёргивать её не стали, а облепили весь инструмент целиком, словно хотели стать блинчиками с тромбоном. И, как только их липкая, ноздреватая поверхность сомкнулась со всех сторон, внутри медного друга что-то булькнуло и перевернулось. А следом и прилавок вместе с нотами встал с ног на голову, но нотные листы на пол не упали, а свесились, зеленея на глазах.

«Вот это да! – подумал Гракх, ощущая в мундштуке отчётливую кислятину лайма. – Это ещё что за фокусы?»

Тут перевёрнутый бурдюк широко открыл кривой рот, всосал все горькие раздумья отца о сыне и даже не поморщился. А вот тромбон заревел по ослиному, захрипел, запищал, а потом и вовсе умолк. И в наступившей тишине раздался голос, который шёл из бурдючного чрева и плясал по лавочке от самого густого баса до неимоверной тонкости фальцета:

– Где радуга, старик? Где ра-а-а-аду-у-у-га-а-а-а?! – ревел голос, одним махом перепрыгивая шесть октав. – Один конец зде-е-е-е-есь, а где другой? Где-е-е-е друго-о-о-о-ой?! – пищал пронзительно.

Гракх понятия не имел, о какой радуге речь, но вступать в диалог с таким дьявольским диапазоном у него не было ни малейшего желания. Он всё ещё фехтовал, пытаясь заслониться от бурдючного лезвия, когда комната вернулась обратно на ноги и, постояв так пару мгновений, опять встала вверх тормашками. И старый музыкант присоединился к листам, гроздьями свисавшим с прилавка, беспомощно созерцая, как тромбон отрывается от его губ и превращается в лимон.

Всё, что происходило с любимым другом дальше, он видеть не мог, потому как тромбон-лимон стал сурдиной в гигантской граммофонной трубе, куда с грохотом и провалился. Совершив головокружительное путешествие по всем её извивам, тромбон-лимон совершенно избавился от сока и очутился в тёмной пещере, а может, это была и не пещера, потому что стенки её, огромные, ребристые и влажные, раздвинулись, словно грудная клетка кашалота, просвечивая между рёбер тёмно-рубиновым.

– Све-е-е-ет! Да-а-а-айте све-е-е-е-ет!! Све-е-е-та-а-а ма-а-а-ало-о-о!!! – послышался тяжкий, душераздирающий стон, за которым последовал долгий выдох. И что-то липкое закапало, а потом и вовсе потекло с потолка, заливая всё вокруг кромешной мглой.