Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Вообще для своего возраста мальчик многое знал и умел, и даже разработал собственные теории в музыке и кулинарии. Так, говоря Унции, что её каша созвучна свирели, он не выдумал это на ходу. Ему, половину времени проводившему в музыкальной лавочке отца, а другую – на кухне матери, давно стало ясно, что любая пища имеет свою тональность и особое звучание, которому, в свою очередь, соответствует определённый музыкальный инструмент. Так, к кукурузе подходила именно пастушья свирель.

К нотному письму также имелся свой, оригинальный подход. Например, горошины чёрного перца обозначали стаккато и заставляли есть отрывисто, а дольки чеснока, хоть снаружи и походили на бемоли, на деле играли роль диезов, поскольку не понижали, а повышали градус и остроту пищи.

Конечно, с этим можно было поспорить, но сам Октавиан, установив такие необычные связи, был им верен, как химик периодической таблице.

Пропадая то на кухне, то в лавочке, куда иностранные матросы, жаждая новых приключений, сдавали банджо, горны, коломбины, губные гармошки и многое другое, он к каждому инструменту подбирал свой кулинарный ингредиент. Запомнив какой-то вкус, опрометью мчался к отцу в лавочку и играл на всём подряд, пока не отыскивал созвучное устройство.

В магазинчике Гракха обитали подержанные инструменты, которые уже знали достаточно разной музыки и могли научить ей кого угодно. А любой опытный музыкант подтвердит, что старое фортепиано само играет впереди нот, подсказывая, на какие клавиши нажимать, что новорожденному пианино, только приехавшему с мебельной фабрики, и не снилось.

В лавочке были также ноты, за долгие годы сотни раз переселившиеся в голоса и пальцы музыкантов и знавшие, как это правильно делать. На полях партитур имелись пометки, приписанные от руки и сообщавшие массу полезного. Так, из клавира церковной мессы хористам можно было узнать, что надо пить, чтобы петь, а не спать на таком-то такте этой самой мессы. Тут же прилагались и пятна, бодрившие не хуже крепкого кофе.

Ещё по пути в Европу Октавиан решил, что будет делать, и, как только судно пришвартовалось, направился в первый портовый ресторан, где звучала живая музыка. Некоторое время он стоял под окнами, слушая и заодно определяя, что в заведении подают, а потом подошёл к сцене и улыбнулся. Дальше произошло то, что должно было произойти: вечер озарился радужным светом, музыканты стали слушателями, а в ресторанчик-«фонарь» набежало столько посетителей, что не всем хватило места.

Ночевать герою вечера разрешили прямо в кухне, и, проснувшись рядом с духовыми шкафами и плитами, он показал себя и в этой, не менее выразительной области. А поскольку сын поварихи и музыканта не только слышал, как звучит еда, но и мог делать так, чтобы это слышали другие, то у него появилось сразу две работы. Вечерами он играл в ансамбле, а днём занимался готовкой.

Сначала подростку доверили символическое количество продуктов и специй, но даже настороженное ожидание, словно клубы пара, заполонившее кухню, ничего не расстроило. Уже через неделю клиентура увеличилась вдвое, ещё через неделю – вчетверо, а скоро невозможно было рассадить всех желающих, и пришлось срочно подыскивать новое помещение, благо, средства на это появились.

Теперь молчаливая по природе пища звучала в полный голос, играя такие рапсодии, что у посетителей не было слов, и они ели в полной тишине. И Октавиану пришла в голову мысль сделать то, что нигде в мире ещё не делали, а именно – открыть настоящий ресторан музыкальной еды.

Когда мы так говорим, то имеем в виду не бобовые и не кафе с ансамблем и певцом, исполняющим популярные песни. По замыслу Октавиана, каждое блюдо должна была сопровождать оригинальная пьеса, и оба произведения – преподноситься клиенту одновременно: официантами с кухни и музыкантами со сцены. Число инструментов увеличивалось до количества продуктов и специй, таблица соответствия прилагалась.

Владельцы ресторана, который стали посещать и жители фешенебельных кварталов, возражать не стали. Новое заведение, объединившее ресторан и филармонию, получило название «Вкусный Одеон».

Октавиан сочинял оба блюда одновременно, выполняя самые невероятные капризы гостей. Партитуры он писал на ресторанных салфетках, одной рукой бросая приправы на шипящие сковороды, а другой – выводя ноты. Теперь любители морепродуктов вкушали уже не набившую оскомину паэлью, а «Страсти цыплёнка по лобстеру».