Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

В конце концов, Унция оказалась перед лесом, над зубчатой кромкой которого полоскалось прозрачное сияние. Свет шёл откуда-то из глубины чащи, – отблески играли на стволах, пробиваясь сквозь листву.

Деревья и кусты сами расступались, давая дорогу, и она вышла к тихому лесному озеру, край которого пропадал в пепельно-жемчужной дымке.

Поверхность воды была неподвижной и гладкой, как зеркало, и принцесса, уже забывшая своё отражение, села на корточки. Но озеро, забирая её черты, отказывалось их возвращать. Только радужные искры, вспыхивая в глубине, поднимались со дна и змейками убегали в сторону тумана.

Она подумала, что второе имя вступило в полную силу, и зачерпнула воды. Та оказалась солоноватой, с лёгким привкусом тайны, и стало ясно, что перед ней – озеро её тайных слёз, набравшееся за время испытаний.

Огоньки вспыхивали тут и там, словно играя на гранях невидимого кристалла. Озеро манило и звало, и Унция вошла в него и поплыла прямо в подаренном Дездемоной платье.

Плыть было удивительно легко – чудесная влага помогала движениям, и Унция поймала себя на мысли, что за туманом есть то, что ей нужно. Мысль эта оказалась удобной и быстрой, строением похожей на дельфина, и ладонь сама ухватилась за упругий, шероховатый плавник.

Дельфин понёс с безудержной силой: лесистые берега расступились, ушли за спину рожками полумесяца, а впереди развернулась бескрайняя перспектива – небо сливалось с океаном, скрадывая линию горизонта.

Искры, начавшие путь на озере, унеслись далеко вперёд и теперь мерцали полноценными небесными звёздами. Постепенно, одна из таких звёзд стала приближаться, но не слепила и не жгла, а открывала взгляду светлый, гостеприимный берег. И, стиснув дельфина коленями, она направила его прямо в незнакомую гавань.

Тёплые, прозрачные волны ласкали и разбегались, заставляя пространство переливаться всеми цветами радуги. Песок под ногами был нежнее облаков, а песчинки имели форму звёздочек, но ни одна не походила на другую (точно как снежинки, у каждой из которых своё неповторимое представление о воде).

Пологий берег естественным образом переходил в невысокую ограду из матовых, полупрозрачных камней, внутри которых шевелилось что-то слоистое, искрящееся, тёплое. Перебравшись через ограду, принцесса застыла на месте, очарованная открывшимся видом.

Сбегая вниз краями чаши, перед ней расстилался сад необыкновенной красоты. Деревья росли ровными рядами, поражая стройностью, а в листве не было ни единого пробела, способного нарушить сплошную гармонию кроны. Между высокими их стволами располагались карликовые деревца, сплошь усыпанные плодами, настолько сочными, что блестящие капли выступали на гладкой, глянцевой кожице. Опоясывая каждый из стволов, горели пунцовыми бутонами кусты роз.

Отовсюду из влажных, насыщенных ароматами зарослей доносилось разноголосое пение, но, то не были однообразные птичьи трели. Казалось, в зелени сада скрываются чудные, божественные певцы.

Унция внимала лёгким, порхающим звукам, не зная, какому из них идти навстречу – все они были ей близки. И тут один из голосов зазвучал более призывно, а его мелодия в точности повторила музыку её ожидания.

Она бросилась на голос, замирая и трепеща, не чувствуя под собой ног. А, выскочив на опушку, была вынуждена заслониться от ослепительной вспышки, чьи лучи пронзили ладони, прижатые к глазам.

Следуя неуловимому ритму, лучи эти пульсировали и текли, словно кровь, повторяющая все сокращения её сердца. И вместе с ними появлялось и исчезало в странной гармонии непостоянства удивительное существо – оно парило перед принцессой, не приближаясь и не удаляясь, но при этом словно держа её в своих объятиях.

Музыка стала стремительно набирать силу. Все деревья, камни, травы и цветы чудесного сада пели теперь одну только эту, её мелодию. Замерев, Унция вглядывалась в сияние, являвшее в своей изменчивости то человеческие черты, то силуэт птицы.

В какой-то момент последний обрёл завершённость: раскрылись переливчатые крылья, сверкнула золотая стрелка клюва, и блестящая грудь ожила в беспокойном труде.

Она могла поклясться, что там, на пёрышках, словно нарисованные во всех мельчайших деталях, смеялись, обнимались, танцевали крошечные человеческие фигурки. Их было великое множество – столько, сколько людей в мире, и стало понятно, что и она, и Октавиан тоже там есть.