Екатерина Горина - Морок [СИ]

И смотрит Казимир на собаку, и собака на Казимира смотрит, прямо в глаза ему, и голосом человеческим громко кричит на него: «За что? За что, Казимир?»

Открыл старик глаза в испуге, а над ним корчмарь — за грудки его трясет и орет: «За что?»

— Зачем окна мне побил, гад?!

Казимир спросонья только мычит да глаза таращит. Бросил его корчмарь, посчитав пьяным, да ушел.

Корчмарь ушел, а Казимир так и остался лежать, как был во сне. В голове только одно: «Что за сон дивный, что и не сон вовсе, а все это было уже где-то».

Припомнилась ему жизнь в деревне. Мать припомнилась ясно так. Странно это было, ведь мать он вроде и не видел никогда, и знал про нее мало. А тут вспомнил все, как в театре увидел со стороны: руки ее, на указательном пальце все время от иглы красное пятно, что-то шила она всегда, кружева делала на продажу.

Вспомнил, как болел он в детстве, как обнимала она его, и руку свою ладонью прижимала к его груди, и тепло от ладони по всему телу его растекалось: затекало в самые далёкие участки, согревало каждый уголочек, а шепот ее как на волнах качал. Что-то шептала она всегда при этом.

Шептала и рукой водила… на той стороне бел-горюч камень Алатырь…

Казимир вскочил, будто его кто за волосы вверх дернул. Мать-то заклинания шептала!

— Нет-нет-нет-нет! Быть того не может, сон — это еще, сплю я, быть этого не может!

Истовый королевский пес, охотник на магов, известный всем корчмарям в округе, как лучший поставщик тел для пыток — сын колдуньи!

Нет, этого не может быть.

— Ах ты, бел-горюч камень Алатырь, ну уж нет, мороку нагнал, ишь шельмец какой, а я его как сына родного берег да за него переживал. А он меня обморочил. Ах ты, недоносок! А я-то старый дурак, просил корчмаря его не мучить долго, по-быстрому кончить. Ах ты, вражье племя, мороку нагнал.

Казимир решительно направился в сторону дома корчмаря в надежде успеть, пока еще с мальцом не кончил палач, дать ему хорошего пинка и от себя лично, и от каждого жителя Края, которого он мог бы обморочить.

— Убью колдуна, — промычал Казимир, и тут же почувствовал что-то неладное.

Ноги не шли, как будто увязли в топкой трясине, он огляделся по сторонам. Чудные дела, каким-то образом, пока думал, видимо, ходил взад-вперед, да не заметил, как в топь зашел.

Казимир был почти по ягодицы в трясине.

— Хорошо еще, что в болотное окно не попал, только по трясине хожу. Так бы ухнулся в болото, поминай как звали. Однако и выбираться пора. Солнце садится, пока видно еще что-то, надо выходить, как стемнеет — совсем будет опасно.

Старик огляделся, чтобы выбрать направление движения, но вокруг не было видно ни одного деревца, в какую сторону земля могла бы быть тверже, совершенно непонятно.

— И как я успел так далеко зайти-то! — удивлялся Казимир, высматривая место потверже, чтобы перескочить на него со своего кусочка земли.

По спине пробежал легкий холодок. Казимир прислушался: ни пенья птиц, ни жужжания насекомых, ничего.

— Ну раз ничего, так и бояться нечего, — рассмеялся он. — Что это я вдруг? Когда насколько глаз хватает, кроме меня никого нет, кого ж мне бояться-то?

Бывалый и опытный, он начал припоминать. Дорога от деревни, где сцапан его руками был Иннокентий, лежала на корчму. Шли они с ним с утра и на полдень. Значит, и сейчас туда же. Старик повертел головой, чтобы понять, где сейчас садится солнце, но солнца не увидел, зато насчитал около десяти звезд. Над ним темным синим куполом раскинулась ночь.

— Да как так-то? — растерянно прошептал Казимир.

— А здесь всегда так, — ответил рядом тихий шепот.

Казимира затрясла мелкая дрожь. Дыхание стало частым и отрывистым. Через несколько секунд он понял, что его трясет и он как-то гаденько меленько и тоненько хихикает.

Ему было очень страшно, такой жути он не испытывал никогда, но поделать ничего не мог — его буквально и трясло, и разрывало мелким смехом. Остановиться было невозможно.

Диафрагма сокращалась, весь организм Казимира сосредоточился на мелких выдохах, толчках воздуха изнутри наружу. Воздух вокруг был свеж и прозрачен, он был рядом, но вдохнуть его не удавалось никак. Казимир задыхался, он упал и трясся в агонии на земле, раскрывая рот все шире и шире, в надежде зацепить хоть маленький глоток воздуха, уголки его рта треснули, и из них сочилась кровь, затекая в уши и под рубаху, наполняя горло.

Старуха сидела в обычной позе, сложив руки на животе, наклонив низко подбородок, и, как будто, спала.