Николай Грошев - --------- [СИ, Это такое название и есть - дефисами!]

— Как что? — Удивился Миха, почти сразу небрежно взмахнул рукой и сказал. — Ты не обращай внимания. Там написано «сад камней». С ошибкой, кстати. Ну, пошли. Всё вроде подобрал. — Двинулись, шагов восемь сделали, Миха глянул на его задумчиво нахмуренный лоб — с высоты своего роста, данный гражданин, лучше всего видел как раз его лоб и макушку.

— Мы сами придумали эти знаки. Когда выживать стало полегче, понадобилось вести подсчёты, записывать, ну сам, наверное, понимаешь. Вот брёвен, сколько и каких притащить для постройки? Сам же всё не упомнишь, записать бы надо. А как? Или вот записать рецепт какой — мы это давно поняли, что записывать надо. Как Алтея погибла, так и поняли.

— А кто это?

— Алтея? — Миха вздохнул тяжко как-то, но головы не повернул, кажется, он не хотел, что бы спутник сейчас видел выражение его лица. — Она дочь врача пережившего войну была. Обучил он её всему, что сам знал. Говорят, его потом мертвяки утащили… Алтею подземники съели. Старая она уже была тогда, а они за стену пробились, вот как сегодня. Всё что она знала, с ней князь и пропало. Мы остались без лекаря. Я тогда сопливый совсем был, видел как они её…

Он долго молчал. Они прошли через площадь, остановились у здания, сильно отличавшегося от всех прочих. Крыша у него дощатая, как у всех огородики у стен разбиты, тут всё так же, но само здание в три раза длиннее прочих и выстроено так, что напоминает треугольник. В точке схождения сторон этого треугольника, ничего, там свободный проход. Над ним балки проложены, там имеется крыша, этакая арка получается. В стенах, помимо больших окон, закрытых стеклянными рамами и размещённых примерно на уровне человеческого роста, у самой крыши есть много узких окон, ничем не закрытых. Как минимум, отсюда не видно было, что б они чем-то были закрыты.

— У нас много кто так погиб. Всё что успели передать пережившие войну, пропало. Осталось всего несколько человек, половина из которых помутились рассудком. Кто-то больше, кто-то меньше. Тогда люди часто умирали. Пузырчатая болезнь гуляла среди людей. Всё тело покрывалось пузырями, выпадали волосы, ну, ты знаешь.

Совник кивнул, хотя и не особо понял, о чём речь.

— Люди тогда только пришли сюда, начали строиться. Меня тогда ещё и на свете не было. Людей много было тогда. Отец говорил, что почти тысяча человек. Представляешь Совник? Тысяча! Это ж какая тьма народу… болезни, голод, в общем, от тысячи мало что осталось. Устроились они тут, выстроили землянки, забор. Трудно было, не до того что б детей грамоте и прочим премудростям учить. А люди продолжали умирать. То дед мой, отцу моему рассказывал, деда-то своего я живым и не видел, помер он рано. Когда дед подрос, и смог сам о себе заботиться, все его родные были уже мертвы. Людей совсем мало осталось. Тогда те, что войну пережили, попытались передать свои знания детям, но ты ж знаешь детей… — Совник кивнул согласно, а Миха замолчал на пару минут. Потом он снова заговорил, видимо, передавая то, что слышал от своего отца. — Когда дети подросли достаточно, что б головой начать думать, да устроились на этом месте получше, людей из мира до войны, осталось совсем мало. Многие смутно помнили то, что знали раньше. У многих помутился разум. Кто выжил, попытался снова, и кое-что передать удалось. Вот Алтея хотя бы — хороший лекарь она была. На ноги могла поставить в два счёта. Правда. Я когда с ранами слёг, подземники меня потрепали, а я ж молодой тогда совсем был, думали, всё, не выживу… она меня за трое суток подлатала. А потом они её утащили. А мать её ещё раньше умерла, мы и не знаем почему. Она тоже у неё лекарь была. Ещё до войны людей лечила. Алтея говорила как-то, что мать её просто упала, стала синеть и всё, померла. Они тогда поняли, к чему всё идёт и попытались сохранить хоть то, что можно было. Лучше способа, чем записать на бумаге, нет, но к тому времени из умевших писать, осталось только два старых безумца, да Ава наша, эта-та давно сбрендила… вооот. Из них вытащили по грамоте, что сумели, а остальное князь люди уже сами додумали.

Тут он вдруг весело ухмыльнулся — деланная улыбка, фальшивая, но Совнику почему-то, легче стало слушать откровения Михи. Странно, но слова кузнеца разбудили в нём новые эмоции — ему было жаль. Жаль этот мир, тех давно умерших людей, он искренне сопереживал им…

И одновременно оставался спокоен, даже холоден, какой-то частью своего разума. Словно бы половина мозга погрузилась в боль прошлого этих людей, а вторая половина бесстрастно слушает, не видя причин как-либо реагировать, ведь каждому приходить свой срок. Все умирают, и люди, и растения и даже сама плоть этого мира. Вечно лишь само время.