— А тебе это нравится?
Он кивнул и произнес:
— Это в своем роде красиво. Как змея какая-нибудь, вроде ядовитая гадина, опасная, но все равно завораживает! И если с ней обращаться умеючи, она тебя не цапнет.
— А расскажи побольше, — попросила я.
— Чтоб и ты от меня шарахаться начала? Ну разве вот что скажу: у нас преподают защиту от этих самых Темных искусств, только это фуфло!
— В каком смысле?
— В прямом. Темные искусства — это подавление воли, например. Или пыточные заклинания. Или смертельные. А на защите нас учат от боггарта защищаться! Это такой монстр из шкафа, — пояснил он. — Или из-под кровати.
— А, у меня тоже такой был, — кивнула я. — Но я на него нечаянно наступила, и…
— Да ну тебя. Я серьезно. Чтобы понять, как защититься от таких вещей, надо знать, как они работают.
— Ну логично… Чтоб проводку починить, нужно хотя бы фазу с землей не путать, — пробормотала я, потому что папа недавно ремонтировал кое-что, и его здорово долбануло током.
— Вот! Именно! Но нет, это под запретом… Хотя авроры — это полиция тамошняя, — умеют такое.
— Но, может, в школе рановато еще? А потом уже, в училище или что там у них…
— А логика где?! — подскочил он, явно забыв, что страдает от сердечной раны. — Учить защите неизвестно от чего, а потом преподавать это неизвестно что в училище? Или у меня голова как-то не так работает, или… не знаю!
Он замолчал, а я подумала и спросила, давно подмывало:
— Слушай, а если это всё так круто… можно волшебством мне зрение исправить?
— Не-а, — тут же ответил он, — я первым делом узнал. Тут тоже логики ноль: кости заново вырастить могут, а зрение поправить — нет. У нас величайший волшебник в очках ходит, так что…
— Жалко, — искренне сказала я.
— Да ладно, не переживай. Скоро тут что-нибудь изобретут, уверен, — серьезно сказал он. — Тут прогресс ого-го как прет! А пока… ну… Эти очки тебе не особо идут, конечно, но…
— Но выбирать особо не из чего, — закончила я. — Под мои линзы не всякая оправа подходит. Я видела симпатичные, но они стоят будь здоров, и эти стекляшки в них все равно не впихнешь. А облегченные линзы тоже… недешевые.
— Ну, знаешь, это-то фигня, — сказал он и встал. — А ну, сядь ровно.
Вдруг вспыхнул свет, и я подумала, что это снова папа вломился, но нет — огонек трепетал на кончике палочки.
— Опять у матери спёр?
— Не, она сама дала. Знает же, что я не удержусь. Смотри на меня и говори, хорошо видно или как, поняла?
— Ой! — невольно вскрикнула я, когда почувствовала, как оправа начинает менять форму. — Нет, так плохо. Фокуса нет. А так очень резко!
Это было как у офтальмолога в кабинете, когда подбирают линзы и вставляют в оправу разные стеклышки.
— Ну вот, — сказал он наконец. — Интересный опыт! Как тебе, удобно?
— Ага, они теперь легкие такие, — я потрогала оправу. — И видно отлично! Спасибо…
— Да забей, — буркнул он, подобрал что-то с верстака, а через минуту всучил мне еще две такие же пары очков, пояснив: — Мало ли, разобьешь или еще что…
— А родителям я как объясню, откуда вдруг такое богатство? — спохватилась я.
— Правду скажи — я подарил, — он присмотрелся ко мне, кивнул и добавил: — Так намного лучше. Вон в зеркало глянь.
Я наклонилась к боковому зеркалу папиной машины и согласилась: с такой оправой лицо у меня сделалось намного симпатичнее!
— И волосы распусти. Что ты их закалываешь, как старая бабка?
— Может, мне их еще и покрасить? — спросила я, щелкнув заколкой, и увидела в отражении, как он вздрогнул и отпрянул. — Ты чего шарахаешься? Мама говорит, мне было бы лучше блондинкой, а то не пойми что на голове. Школу закончу, перекрашусь.
— Я и сейчас могу тебя покрасить. Временно, чтоб родители не напугались, — фыркнул он и снова сделал что-то такое, отчего мои тускло-русые волосы вдруг зазолотились. — Не, не идет тебе. Не тот оттенок. Погоди, а если посветлее?
— Тоже не то, — с огорчением сказала я, разглядывая серебристые кудри. — Я с ними дура дурой. Давай, наоборот, потемнее. Еще. Еще… Вот, стоп!
Цвет, насколько можно было различить, получился интересный — темно-русый с заметным пепельным отливом. Точно, мамина подруга говорила, что у меня зимний тип (сложно сказать, что это означает), поэтому всякое нежное розовенькое мне совершенно не идет, только портит, а вот холодные глубокие тона — даже очень.
— А можешь так оставить? — попросила я. — Может, родители и не заметят. А заметят, совру, что накопила на краску из карманных денег. Это ж не фиолетовый какой-нибудь!
Читать дальше