Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

Моя рассеянность канцлеру не понравилась.

— Ты лишнего не придумывай, тебе не вывернуться никак, со всех сторон обложена.

— Мне очень льстит, что вы столько усилий на меня положили. — Я закинула ногу на ногу, забыв, что у меня халат, что под халатом… эх! Пришлось сверкать коленками, делая вид, что именно так и было задумано. — Зачем?

— Ты мне нужна. — На коленки Брют не глядел. — То есть не именно ты, а человек твоих качеств.

— Сновидец?

— Да. Я знаю, что развитие этого таланта может убить или свести с ума носителя вернее, чем прочие чародейские направления, но готов рискнуть.

— Другими рисковать приятнее, — кивнула я, опять уставившись в камин.

— Сновидчество — штука соблазнительная и очень недооцененная.

— Оно в империи под запретом.

— Тем с большим рвением ты будешь мне служить.

— Каждый день ходить по тонкой ниточке, с одной стороны от которой — безумие и смерть, а с другой — наказание и смерть?

— Да, — кивнул канцлер с восторгом. — Именно так и получаются идеальные исполнители. Чем тебя иначе удержать? Деньгами не получится, ты ими с детства разбалована. Я отправлю тебя учиться. Через год либо два — с твоим умом больше не понадобится, ты вернешься в берендийскую столицу, будешь представлена ко двору…

Он вдруг запнулся и громко позвал:

— Ваше сиятельство, Анатолий Ефремович, войди!

Вошел Кошкин:

— Юлий Францевич, какими судьбами? — Доломана на князе не было, а еще не было левого уса и левой брови. — Как же я рад!

— Полноте со стариком играться, — подмигнул Брют. — Донесли ведь вам, что противный надоеда к вам на остров собрался, что утренним пароходиком прибудет? Поздно донесли, вижу, прибраться не успели, планы на ходу перекраивать пришлось.

Канцлер вдруг изменил тон:

— Барышня Абызова Серафима Карповна жалуется на насилие в вашей стороны над нею учиненное. Что на это возразите?

Кошкин сглотнул, потупился, покачал головой:

— Ничего… Нет мне оправданий, ничего, кроме безграничной любви, которую я к барышне Абызовой испытываю. Она мой месяц и солнце, мой свет в окошке, моя голубка… Ее краса неземная, добрый нрав, живость и добродетельность…

— Еще ланиты, — подсказала я, когда князь выдохся.

— И ланиты, — согласился Анатоль.

— Серафима Карповна! — Хоть Брют при посторонних перешел опять на «вы», тон его ничего хорошего не предвещал. — Вы хотели еще что-нибудь добавить?

— Ничего, — я замахала руками, — простите, продолжайте.

— Так вот… — Брют, кажется, пытался поймать ускользающую мысль. — То что там происходит, черт его совсем дери!

Канцлер раздраженно распахнул дверь и вышел из библиотеки.

— Серафима, — повернулся ко мне князь.

— Пошел прочь, — прошипела я не хуже кошки. — Живодер, подлец, скотина.

— Тебя расстроила смерть кота? Но он ведь сам на меня напал, ты же видела!

Воспаленный взгляд Анатоля остановился на моих коленях. И, в отличие от канцлера, он перспективность открывающегося вида оценил.

— Огненная Серафима! — И волдыристая от ожогов ладонь попыталась залезть мне под подол.

— Ав-р-р, — прозвучало гулко и громко, — ав-р-р…

Мы с князем синхронно повернулись на звук. Из камина вылетело чадное облако, я, кашляя, потерла заслезившиеся глаза.

— Какого?.. — начал Анатоль, запнулся, застыл.

Из клубов дыма выступал невиданный зверь: размером с упитанного пони, полосатый, черно-белый, с шерстяными кисточками на острых ушах.

— Гаврюша? — спросила я хрипло. — Это ты, разбойник?

Князь выругался, подобрал с пола обломок сабли и выставил его перед собой.

— Ав-р, — сказал ему Гавр и еще до того, как последний гортанный звук истаял, раскинул над спиной блестящие кожистые крылья.

Анатоля будто ветром сдуло, васильковые глаза проследили княжескую ретираду, потом посмотрели на меня.

— Ав-р?

— Красавец, — кивала я радостно, повиснув на мохнатой шее. — Самый красивый в мире кот, который не кот. Как же я рада, что ты жив, разбойник… Это поэтому ты все спиною маялся, у тебя крылышки резались?

Гавр уютно по-кошачьи урчал, только от мощности издаваемых им звуков дрожали осколки, усыпавшие пол. Пока я рыдала от того, что горе отступило, питомец буднично сложил за спиной крылья и стал выуживать из мусора съедобные кусочки.

— Фу, разбойник, — ласково сказала я, — негоже чудо-зверю объедками питаться. Пойдем посмотрим, куда все подевались. А после я тебя, как полагается, покормлю.

Мы вышли из библиотеки. Служаки в черных мундирах, которых оставили охранять дверь, при виде Гавра прижались к стеночкам.