Игорь Семёнов: Катавасия (СИ)

Дорога петляла по лесу в разные стороны: вправо-влево, вверх-вниз, напоминая трассу авторалли из компьютерной игрушки. Солнце лениво поднималось выше, уже выглядывая из-за верхушек деревьев. Сосен становилось все меньше, их потихоньку сменяли ели - верный признак того, что уже пересекли границу и въехали в Европу. Раньше, пока не увидел разницы, считал деление условным, надуманным учеными мужами для вящей важности. Оказалось - граница между частями света существует в реальности, вот она - зримая ясно, протянувшаяся нейтральной полосой смешанной природы на несколько километров.

Туман уже почти осел, стелился лишь в придорожных канавах, да немного на низинных участках дороги грязными, густыми, вялыми клочьями.

Впереди, на обочине дороги стояла Жар-Птица. Вадим оторопело выпялился в ветровое стекло. Мимо проезжали машины, на скорости щедро окатывая Птицу потоками грязной дождевой воды, окрашивая, превращая Птицу в нечто бесформенное, серо-бурое, по цвету уже почти неотличимое от придорожной щебенки. Жар-Птица стояла неподвижно, вытянув в сторону дороги свой длинный сложенный, слипшийся от грязи хвост, острый взгляд ее застыл, обращенный в сторону леса. Грязная, буро-серая, взъерошенная, она уже больше смахивала на обычный придорожный камень, ну, разве что, несколько более, чем положено камням, причудливой формы. Оставались только глаза - живые, безнадежные.

Вадиму хотелось заорать дико, бессвязно, потребовать от Борисова немедленной остановки машины. Не решился, сработало предохранителем крепко вбитый с годами конформизм, боязнь, что попросту сочтут за психа. К тому же и сам не до конца поверил в увиденное (а как хотелось верить!), у самого-то заскакали мерзкие мыслишки в духе мультяшной Домомучительницы: "Я сошел с ума, я сошел с ума!... Какая досада..." Знал твердо только одно: если не почудилось, если не съехала внезапно крыша, то это могла быть только Жар-Птица, так как ничего с ней схожего более не знал. А спутать сказочное, ни на что из существующего в этой реальности и в этом мире не похожее, создание с банальными фазанами, павлинами, индюками и прочая мог только человек, вконец урбанизированный, полная жертва цивилизации. Есть такая порода, в наше время доминирущий вид "Homo Urbanus" - те, у кого в лесу начинает дико болеть голова от избытка свежего воздуха, кто живую птицу видел только "по ящику", кто даже самым благодатным летом, оказавшись без консервов в лесу, будет умирать с голоду, боясь перепутать землянику с волчьей ягодой и сыроежку с мухомором.

Пока Двинцов тупо пытался осмыслить увиденное, машина проехала, оставив Птицу далеко позади, и они продолжали катить по давно привычному пути "В Европу", а, ежели проще - из Екатеринбурга в Курицыно. Оставалось прежнее: сидеть, не рыпаться и молча думать.

* * *

Работать с "Глобусом" Двинцов начал ещё в девяносто пятом году. Всё началось с большой драки между акционерами среднего по размерам, но не по значимости заводика, расположенного в глухом уголке области, по причине своей живописности, прочно облюбованном туристами всех мастей: пешими, конными, водниками. Вокруг Курицыно - посёлка городского типа, где располагался завод по производству лазеров (или, после приватизации, АО "Луч") натыкано было около пяти турбаз, в основном, они тянулись вдоль берега Бойцовки - речки достаточно ещё полноводной, в меру загаженной сбросами Староуральского химкомбината, богатой порогами и перекатами, давшими название реке.

Впрочем, аборигены гордо называли Курицыно городом и гордились тем, что в былые времена (когда на месте "Луча" дымил казённый, откупленный у Демидовых заводик, ливший пушки для нужд государыни Екатерины Великой) жили они столь хорошо, что даже не пустили к себе мятежных пугачёвцев, отогнав бунташную ватагу "графа Панина" дружными залпами мушкетов инвалидной команды и свежевыпеченных пушек, с которыми ловко управлялись мастера, их изготовившие (сами крепостные, но, по причине сносного обращения, слыхом не слыхавшие о классовой солидарности). На увещевания пугачёвцев, призывы открыть ворота и немедленно покориться "государю анператору Петру Фёдоровичу" с обещаниями всевозможных вольностей, включая землю и старообрядческий крест, отвечали курицынцы просто: "Мы и без того неплохо кормимся, а в вере нашей (были заводчане сплошь почти староверы) нас и так никто не теснит. А государыней мы довольны, и ваш царь - вовсе не царь, а шиш, и вор, и шартацкий масленник!". И действительно, тогдашний управляющий заводом - немец Виллим Карлович Мессер - был человеком от религиозных споров далёким, лютеранином числился только официально, сам же почитывал на досуге, по примеру императрицы, Дидро с Вольтером да прочих Мирабо. И потому старообрядцев при нём никто не угнетал, отправлять обряды по-своему не мешал. Больше того, порой Мессер окорачивал пыл местного православного священника отца Михаила, периодически (чаще - с большого похмелья, и не от религиозного рвения, а больше от обиды, что его собственных прихожан - раз-два, и обчёлся) пытавшегося предать анафеме земляков, упорно не желавших сменить обряды. Благо, горе-реформаторская паранойя времён Петра Первого, давно канула в лету, и староверов уже никто в срубах не жёг (и сами они уж самосожжениями не занимались). Кстати, при известии о Пугачёве оба курицынских пастыря - и отец Михаил, и Сильвестр Васильев - проявили искреннее единодушие, заклеймив "вора и душегубца Емельку Пугачёва" в своих проповедях перед паствой и призвав народ на борьбу с разбойниками. Сам Мессер, к чести его, при вести о приближении бунтовщиков из посёлка не убежал, а, припомнив бурную армейскую молодость, проведённую под знамёнами Миниха, возглавил и организовал оборону по всем правилам тогдашнего военного искусства. Пушки, конечно, пугачёвцам были крайне нужны. Но народу у самозванного "графа" было маловато как для успешного штурма, так и, тем более, для ведения осадных действий. Более, чем трём десяткам "свежевыпеченных" курицынских "единорогов", недвусмысленно глядящих на мятежников с поселковых стен, "граф" противопоставить ничего существенного не мог. А "пятой колонны", к коей бунтовщики уже изрядно привыкли, в Курицыно не сыскалось. Потому, пошумев под стенами, окружавшими в те времена посёлок, постреляв для острастки, пугачёвцы, не солоно хлебавши, отправились восвояси.