Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Дубыня Ворон и Братила, стоя по обеим сторонам престола, играли, и перезвон золотых гусельных струн словно мостил солнечный мост для идущих женщин. Они остановились перед столом. Ингер поднялся на ноги, не в силах сидеть спокойно от волнения. Ельга-Поляница взяла чашу. Стоя на сидении княгини, эта чаша воплощала власть госпожи меда, и пришла пора ей перейти из одних рук в другие.

Прекраса поставила Святку на пол и велела держаться за ее платье. Мальчик, уже попривыкший к шуму и многолюдству, озирался, иногда пробовал пожевать конец материнского шелкового пояса.

Ельга-Поляница несколько раз глубоко вздохнула. Она долго готовилась к этому мгновению, но вот оно настало, а у нее так теснило в груди, так сильно билось сердце, что не было сил заговорить. Как будто сила Земли-Матери, наполнявшая ее всю жизнь, теперь иссякла.

– Я… – наконец выдавила она, и люди замахали руками друг на друга, чтобы шум не мешал расслышать эту речь. – Двенадцать лет…

Она сглотнула и продолжала, беря себя в руки:

– Двенадцать лет назад мой отец, Ельг Вещий, позволил мне взять эту чашу после моей матери, княгини Ольведы, Аскольдовой дочери. Он сказал мне… «Тебе дали имя Ельги, моей сестры, – сказал он, – чтобы не забылись связи с древними родами наших предков из Северного Пути. Это имя означает «священная», «посвященная богам», и его до нас с тобой носили многие славные люди из рода Инглингов… в чьих жилах течет божественная кровь. Это высокая честь… но и нелегкая обязанность».

Ельга говорила с трудом, но твердым голосом, лишь изредка запинаясь, чтобы вдохнуть. Ей приходилось изменять отцовские речи, которые она помнила очень хорошо, чтобы не оскорбить перед всеми свою невестку-княгиню, упоминая о ее низком происхождении.

– «Ты стоишь, – сказал он мне, – между богами и людьми и передаешь взаимные дары от одних к другим. И если настает такой день, когда богам понадобится от людей особый дар, этим даром становимся мы. Они призывают нас к себе, чтобы мы служили им в небесных палатах в обмен на милости к нашим народам. Мы приносим своим людям милость богов и удачу, но если они покидают нас, выкупаем их своей жизнью».

Ельга опустила глаза, чувствуя, что тяжесть чаши в руках становится невыносимой.

– Теперь я говорю это тебе, ведь и ты получила священное имя божественных родов. Я передаю тебе эту чашу, – она протянула чашу Прекрасе, – и да благословят боги руки твои, княгиня Ельга Прекрасная.

Прекраса взяла чашу. Содрогнулась, впервые ощутив эту тяжесть – как будто тяжесть небесного светила, которое ей отныне вести по небу.

– Смотри, Святка, – Прекраса опустила глаза к ребенку, цеплявшемуся за ее нарядное красное платье. – Ты видишь? Твоя мать приняла чашу. Теперь она – княгиня в Киеве, владычица земли Русской. Запомни этот день… и не забывай никогда.

Ельга-Поляница опустила руки, бессильно упавшие, и попятилась. Она задыхалась, словно вместе с чашей отдала опору, что помогала ей держаться в жизни.

Свенгельд продвинулся к ней и крепко взял под локоть. Ельга бегло оглянулась. За братом она увидела лица его старших оружников – Асмунда, Ольгера, Торгута, Ислейва, Радвальда. Все они выглядели сосредоточенными, в застывших лицах угадывалась тайная непримиримость. Ее потеря была их потерей тоже. И Ельга глубоко вздохнула, чувствуя, что тяжелый камень на груди немного сдвинулся. Она держала его не одна.

Звонец подошел к Прекрасе с кувшином и налил меда в подставленную чашу. Она повернулась к Ингеру.

– Прими, господин! – он волнения она забыла, что надо сказать, но за неистовым шумом в гриднице даже сам Ингер не расслышал ее слов. И она продолжала, зная, что обращается лишь к судьбе – единственной, кто ее слышит: – Будь жив… сколько напрядено, будь славен вовек, и да не разлучат нас боги ни в жизни, ни в смерти!

Ингер сделал шаг с престола, принял у нее чашу, отпил, потом поставил. Взял Прекрасу за руку, возвел на три ступени, поставил перед сидением и повернул лицом к гриднице. Ни один из них не находил слов, стоя перед морем взволнованных, радостно кричащих лиц. Толпа придвинулась – но совсем не так, как четыре года назад, после бесславного возвращения князя от греков. Теперь все эти люди, кияне, холмгородцы, варяги и прочие разделяли с ними радость этого дня. Семь лет Прекраса, которую Ингер впервые увидел девушкой в грубой сорочке, шла к этому дню, и вот наконец стол киевский ее принял.

Ингер притянул ее к себе, поцеловал, как жених впервые целует невесту, и они опустились на шелковые подушки сидений, не разнимая рук. Святка, поднятый кормилицей, с воплем тянул к ним ручки; Ингер знаком велел подать ему сына и посадил к себе на колени. И так они сидели в буре приветственных криков, как семья самого солнца на небесном престоле; миг этот подвел итог их прошлой борьбе и заложил основы будущей славы. Вот так, все втроем, они будут вписаны в договор с греческими цесарями, так они войдут в тысячелетние предания своей державы.