Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Люди не так уж рады, что русалка на престол взойдет. Ей не доверяют, опасаются. Сила-то у нее есть, вон, Кольберн на себе испытал. Да не к добру та сила.

– Кольберна она излечила.

– А напустила на него хворь – не она? – Асмунд взглянул на Ельгу с выражением, дескать, неужели ты не знаешь? – Кому ведать имена лихоманок, как не той, кто их прислала? У нас парни не ведуны тебе какие, а и то догадались. И чадо… у тебя малец три года прожил хорошо, а к ней воротился – убережет ли…

– Молчи! – Ельга повернулась и решительно закрыла ему рот ладонью. – От слова не сделается! Тоже, ворон нашелся – накаркаешь еще! Святка парень крепкий. Его теперь так просто не сдуешь.

Она хотела убрать руку, но Асмунд накрыл ее своей, прижал к губам и стал жадно целовать. Эти белые руки, двенадцать лет подносившие хмельной мед гостям, сами казались сладкими и пьянящими, как мед. Волнение от перемен этих дней подточило его привычную сдержанность, запертые чувства рвались на волю. Прежняя Ельга-Поляница, которую все привыкли видеть, ускользала, и Асмунда неосознанно тянуло закрепить связь с ней в ее новой, им обоим неведомой жизни.

– А что до самой Прекрасы – привыкнут люди, – Ельга с усилием высвободила кисть, смущенная: тепло его губ пронзило ее насквозь, наполнило трепетом. – Но мы ведь так и уговорились, когда Ингер ее привез. Родит дитя, на коня посадит – с того дня она княгиня. Семь лет прошло! Семь, а не три, как тогда думали. Но уж выпряла ее Доля свою кудель, что теперь спорить? И для меня… выпрядет когда-нибудь. А мне умнее Макоши не бывать. Я не знаю, где мне будет лучше… Спать пойду. Завтра день у нас нелегкий…

Она встала.

– Е… Леляна… – почти безотчетно Асмунд назвал ее тем именем, под которым впервые узнал, призывая на помощь далекое прошлое.

Ельга обернулась с таким чувством, будто ее и правда окликнул забытый голос из былого.

Поднявшись вместе с ней, Асмунд мигом оказался между нею и дверью в избу. Взял ее за плечи и остановил.

– Ты не знаешь, где лучше? – Он вскинул брови в показном недоверии. – Ты знаешь , где тебе будет лучше. Мы все тебя любим и завтра меньше любить не станем. Ты – наша княгиня, наша Заря-Зареница, мы тебя на другую не променяем ни за что, хоть за все золото Романово. Иди к нам жить.

Ельга привалилась к стене; Асмунд крепко держал ее за плечи. Она знала, что не об оружниках, хотя они и правда ее любили, а о себе он говорит. Было уже так темно, что они с трудом различали черты друг друга, но Асмунду мерещилось, что он видит мерцание зеленых искр в ее глазах.

В изнеможении Ельга опустила веки. Она не могла оттолкнуть его, поскольку умела ценить и то, чего не могла принять, но его преданность не возмещала ей утраченного.

Асмунд медленно наклонился к ее лицу, так что волоски его усов и бороды коснулись ее кожи. Она не шевелилась, только грудь вздымалась от глубокого дыхания. Она тоже была сама не своя и слишком устала нести весь груз своих забот. Ее губы приоткрылись, и он осторожно поцеловал их. Чувствуя ее податливость, прижал ее к себе, поцелуй стал глубже и жарче. Он не мог сделать ее княгиней, но мог отдать ей самое лучшее, что было в нем самом.

Ельга не противилась, позволяя ему делать что он хочет. Его объятия давали ей опору, внушали чувство присутствия кого-то сильнее, чем она, – не так уж часто ей доводилось это испытывать. А может, уже можно, мелькнуло у нее в мыслях. Он тепла его настойчиво ласкающих губ, от сильных рук, скользящих по спине, в животе разливалась томительная жаркая пустота, ноги подкашивались, веки тяжелели. Средоточие его мужской мощи уже крепко упиралось ей в живот, и сила земли, текущая в ее жилах, властно шептала, как это уже случалось раньше: не противься. Покорись этой мощи, чтобы она наполнила твою пустоту до краев… Ведь она уже не госпожа медовой чаши… почти нет… осталась всего одна ночь…

Асмунд мягко коснулся ее рта языком, и горячая дрожь пронзила ее от затылка, наполняя легким огнем все ее существо. Так смел он никогда прежде не был, а теперь, видно, исполнился решимости завладеть ее завтрашней свободой. Мир покачнулся, и это помогло Ельге опомниться.

– Уф, пусти! – она с усилием отстранилась и прижалась к стене, стараясь обрести твердую опору и прийти в себя. Уперлась руками в его широкую грудь, и Асмунд с неохотой выпустил ее, переводя дыхание. – Придержи! Я ведь… в эту ночь я все еще госпожа чаши!

– Ты сама – медовая чаша! – выдохнул Асмунд. Она подалась к двери, но блаженство ее близости потянуло его за ней, будто ее собственную тень. – И будешь ею всегда. И в эту ночь… и завтра… и весь век.