Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Пир продолжался до вечера. Дубыня Ворон пел сказания о юных витязях, которые сражаются в первую же ночь после рождения, чтобы отомстить за убитых старших братьев, гости подносили дары княжьему сыну. По обычаю, дарили больше скотину, коров, быков, овец, даже лошадей. Сами эти дары, конечно, оставляли в загоне, а вручали только уздечки и веревочки, но за один этот день Святослав стал обладателем такого доброго стада, что только лет через семь сумеет его пересчитать. Ингер и Прекраса поднесли Ельге греческое платье, накидку-мантион, золотые обручья. Получив два года назад большие дары от Романа цесаря, как откуп, чтобы не вел войско далее Дуная и не разорял само Греческое царство, Ингер был богат и мог проявлять щедрость к своим и чужим. Ельга-Поляница подносила чаши князю и почетным гостям, разливала пиво и мед остальным, в последний раз исполняя в старой отцовской гриднице обязанности хозяйки. Прекраса почти не отводила глаз от деревянного, серебряной оковкой по краю ковша в ее руках. Завтра это священное орудие перейдет к ней…

В сумерках Ельга уехала, не дожидаясь окончания пира. Назавтра предстояло еще одно празднество, а она уже от усталости едва сидела в седле. Свенгельд пока остался на пиру, провожал ее Асмунд с отроками. За эти годы дружина потеряла Фарлова – он погиб в походе на угличей, и его место занял Асмунд. В свои тридцать четыре года он был не самым старшим из десятских, но ему Свенгельд доверял больше других.

В эти дни ворота Девич-горы запирались, а десять оружников Свенгельда ночевали в обчине: воевода не хотел оставлять сестру без присмотра и защиты, когда город кишит чужими людьми. Лошадей увели, отроки пошли отдыхать. Проходя через двор от ворот, где остались двое дозорных, Асмунд заметил в полутьме перед крыльцом избы светлое пятно. И его потянуло туда, несмотря на усталость: он не мог не узнать Ельгу и не мог не подойти к ней, хоть и провел неподалеку от нее весь этот день.

Она еще не переменила нарядное платье, только сняла очелье с длинными подвесками: они очень красивы, но носить их довольно утомительно. И, как не раз уже бывало, Асмунд подумал: она словно Заря-Зареница, что заигралась и не успела вернуться в солнцев терем, пока ночь не затворила ворота…

– Ну что, дозор надежен? – спросила Ельга, когда он молча сел на скамью под навесом возле нее. – Не умыкнут меня ночью?

– Так, чтобы я об этом не узнал, – не умыкнут. Если хочешь, – Асмунд повернул к ней голову, – я буду стеречь тебя. Или здесь, – он кивнул на дверь, – или в доме, возле лавки.

Ельга сдержанно фыркнула, вообразив ночную стражу возле своей постели. Она привыкла к его шуткам, но сейчас не поняла, шутит он или нет.

– Ты здесь остаешься? – спросила она, видя, что он уже снял и оставил в обчине свой лучший голубой кафтан с отделкой красно-малиновым узорным шелком.

Асмунд двинул плечом: дескать, а куда мне идти? От ощущения этого движения возле своего плеча, от легкого касания его тугих округлых мышц под тонким льном сорочки у Ельги слегка поджался живот и сердце застучало, но она не отодвинулась, не подавая вида. Кроме привычной гридницы на Свенгельдовом дворе, Асмунду было некуда податься. В последние годы, по мере того как росло влияние Свена, весьма достойные люди из киян и древлян не раз намекали доверенному человеку воеводы, что готовы породниться и приданое дать хорошее. Но Асмунд, двадцать лет проведший в дружине, так и не собрался с духом зажить своим домом, хотя сейчас, в таких годах и в звании сотского, ему было так жить уже и неприлично. Но Ельга, хотя нашла невест уже десятку Свеновых десятских или отроков, с Асмундом об этом не заговаривала.

Почти три года назад, в конце той весны, когда родился Святка, в купальский вечер Ельга однажды позволила Асмунду поцеловать ее. Но потом сказала, чтобы больше этого не было. Не то чтобы ей было неприятно. Наоборот: ощущения пустоты и томления, что уже давно в ней бродили, в его объятиях вспыхнули ярким пламенем, и несколько дней потом она томилась, не зная, куда себя деть. Но дай она волю своему влечению, к чему это могло бы их привести? К позору для нее и изгнанию для него, да и только. Не желая вечно бороться с собой и боясь проиграть в этой борьбе, Ельга даже осенью велела Асмунду не ходить к ней на павечерницы, и они почти не виделись до самой весны. Месяцы сплетались в годы, а оба они оставались в прежнем положении, и нечего между ними не менялось. Ельга по-прежнему чувствовала его стойкую страсть, но не подавала вида. Что она стала бы делать с этим даром? Она, золотая чаша власти, была слишком дорогим сокровищем, чтобы отдать себя хирдману, как вождь вручает кольца или обручья самым верным и доблестным своим людям. Даже наедине они разговаривали так, как и положено разговаривать человеку из дружины с сестрой вождя. Но если им порой случалось помолчать вместе, это было другое молчание…