Сергей Джевага - Когда оживают Тени [litres]

Но кто бы мог подумать, что я окажусь в подобной ситуации посреди условно мирного города, без каких-либо шприцов и повязок? И где нельзя к тому же снимать печати, чтобы не попасться инквизиции, не выдать себя неизвестным соглядатаям?

Выругавшись, я вырвал из ладони Фергюса кортик. Подхватил его же сюртук и в мгновение ока превратил в тряпки. Часть скатал и сделал тампоны разного размера, из другой сотворил импровизированные бинты. Разрезал рубашку и штанину на бедре, перемотал раны как умел. Где возможно, сделал давящие повязки, где-то легкие, надеясь, что такие хоть как-то воспрепятствуют кровотечению.

Паршиво. Чертовски паршиво! Волочь друга через помойку нельзя, а пути по галерее и лестницам не знаю. К тому же хватит ли сил дотащить его до лифта? Поэт выше меня и крупнее, соответственно весит, как туша кита. И дадут ли вообще это сделать, успею ли? Еще, как назло, потратил энергию батареи на ловушки, сейчас нечем даже печать обезболивания сотворить.

– Орм, – в полубреду произнес сын гранда, – Орм, я плохо вижу. Что случилось?

– Ах, мать твою! Мерзкая мелодрама продолжается! – с отвращением пробормотал я. И громче добавил: – Глаза лишился.

– А-а-а… – протянул Фергюс. – Зато теперь буду похож на пирата. Женщины ведь любят мужчин со шрамами и темным прошлым?

– Ага, любят, – буркнул я. – Помолчи, а! Не трать силы.

– Ладно, – послушно шепнул поэт. – Только дышать трудно…

Закашлялся, харкнул кровью и, застонав, снова отключился. А я опять выругался и попытался прикинуть, как поднять и закинуть его на плечо. Но почувствовал движение, поднял голову и уставился на обоих Мак-Кейнов.

Приступ неудержимой ярости у Олсандера закончился. По-прежнему он цедил проклятия и сверкал глазами, но броситься на раненого попыток не предпринимал. Лишь стоял и сжимал кулаки, сжигая Фергюса взглядом. Симас тем временем торопливо подобрал кортик старшего, собрал обертку от оружия. Повернулся ко мне, кивнул на клинок в моих руках и сказал:

– Верни.

– Нет, – ответил я.

– Кортик мой.

– И что с того? Или ты хочешь сказать, что оставишь меня с пустыми руками и раненым другом у черта на куличках? Могут понадобиться носилки. Или повязки. Вы ведь вряд ли будете столь великодушны, что поможете доставить сына правителя в ближайшую лечебницу.

– Именно это он и хочет сказать, лорд бродяжка! – фыркнул Олсандер. – Нам какое дело, загнется Мак-Грат или нет? Отдай оружие.

– Так подойди и забери, – ровно сказал я, встречая злобный взгляд Мак-Кейна прямо и спокойно. Нащупал в потайном кармане ампулу с деактиватором оков. – Дай мне достаточно серьезный повод.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, а я ласкал пальцем колпачок иглы. Знал, что глупость. Что собственные планы, остатки жизни укатятся в трубу, но приготовился использовать. Потому что в глубине души поднималась волна безумия и ярости, желание крушить и убивать. Жажда нарастала, как далекий рокот обвала, но вот-вот, одно неверное движение…

Едва заметно вздрогнув, Олсандер отвел взгляд.

– Да что ты сделаешь, лорд грязнуля?

– Все, что необходимо, – так же спокойно произнес я.

«И мало тебе не покажется, ублюдок».

– Пойдем, Олс, – сказал Симас, бросив быстрый взгляд в темноту пещеры. Лицо осталось таким же сонным и невыразительным, но показалось на миг, будто повеяло тревогой и настороженностью. – Мы закончили. Хватит.

Мак-Кейн позволил себя увлечь к выходу. Отступил на шаг, потом развернулся и решительно зашагал прочь. Но на пороге храма оглянулся и сказал через плечо с кривой ухмылкой на губах:

– Жаль. Я ошибся, рука дрогнула, воткнул лезвие слишком глубоко. Словоплет должен жить. Жить, как и сестра, – слепым, беспомощным, гадящим под себя. А теперь подохнет, как настоящий поэт, – трагично. Не дай бог, запомнят и прославят…

Я не нашелся, что ответить. Бывает же… когда нужно сказать хлестко и метко, мысли путаются, язык тяжелеет. И уже потом прокручиваешь разговор в воображении, придумываешь остроумные реплики: как бы посмотрел, какую мину скорчил, дабы уязвить оппонентов побольнее. Чтоб заткнулись и убрались опозоренные, со втянутыми в задницы языками.

Однако ложка дорога к обеду, а время отмотать назад нельзя. Да и если подумать, не важно сие. Когда у тебя на руках умирает друг, не до соревнований в интеллектуальном сквернословии…

– Твою мать! – пробормотал я. И добавил с чувством: – Твою ж фоморью мать! Господи, ну зачем ты бросаешь в меня эти куски дерьма, а?..