Алексей Калинин - Ведарь Берендей. Книга 1 [СИ]

В проблесках огня из печи тускло отсвечивает дробовик на стене. Темноволосая девушка берет книгу и садится возле детской кроватки. Свет от лампы падает на бледное лицо, оттеняет глаза. Из кроватки слышится негромкое агуканье.

— Люда, ты лучше бы песню спела, — говорю ей негромко.

Не то, чтобы не хотел слышать её чтение — вовсе нет. Людмила великолепно читает, но она может размеренным ритмом усыпить не только ребенка, но и меня. А пока третий из нашей группы не вернулся — спать нельзя.

— Можешь заткнуть уши, — улыбается девушка.

Я подхожу к окну, за которым темнота скрывает нежеланных гостей. Пока ещё не видно красных белков глаз, но я чувствую, что эти твари где-то рядом.

— Эх, ладно, валяй, — машу я рукой и присаживаюсь у стола.

Девушка начинает читать тихим, ласковым голосом, и волшебные картины встают передо мной:

«Песня плыла над широкой рекой. Она залетала в камыши, касалась плакучих ив. Тягучей волной шелестела по замершей траве.

На незнакомые звуки слетались любопытные птицы. Звери подкрадывались ближе, чтобы рассмотреть певца на утесе. Даже облака замедляли извечный бег и собирались над развесистым дубом косматыми кучами.

С каждым новым словом в дубовых ветвях затухал шепот ветра. Русоволосая девушка в льняной рубахе, подпоясанной голубоватым пояском, внимала каждому слову. По румяным щекам катились слезы от нахлынувшей тоски — вот если бы её так любили. Она рассматривала певца, пока тот её не видел.

Девушка слушала и удивлялась, как много звучит боли от того, что нет рядом возлюбленной, и так много счастья — что любимая есть на белом свете.

Неизмеримая любовь к той, ради кого оставил дом, звучала в каждом слове. Слышалась бескрайняя нежность к той, чье имя согревало холодными ночами. К той, чьи глаза блазнились в каждом сне.

Старик с длинной седой бородой прислонился к шершавому стволу огромного дуба. Глаза печально осматривали речные просторы, камышовые заросли на другом берегу, столетние сосны.

Стоптанные лапти, худая на правом боку рубаха, грязные штаны — все уходило в сторону, когда он бархатным баритоном выводил следующее слово. В плечо черными коготками вцепился серый соловей. Маленькая птичка склонила головку и слушала старика.

Прозвенело последнее слово. Эхо унесло песню дальше — ранить сердца влюбленных.

Девушка набрала было в грудь воздуха, чтобы похвалить певца, когда старик извлек из-за пазухи пастушью дудочку. Птичка встряхнулась на плече и увидела русоволосую девушку. В черных соловьиных глазках померещилась мольба: „Не мешай“. Девушка тихо выдохнула.

Морщинистые губы тронули сопель, и красивая мелодия понеслась вслед за улетевшей песней. Ласковому наигрышу вторил серый комочек. Пронзительными, пробирающими до глубины души трелями невзрачная птаха рисовала искусную вязь.

У девушки перехватило дыхание, а из глаз пуще прежнего полились горячие капли, слезы радости. Чарующая дудочка обещала, что всё будет хорошо. Рулады маленького певца вели мелодию за собой. Они вместе касались верхушек облаков и падали, чтобы взлететь ещё выше. И завтра будет новый день — пели они — и всё наладится, и люди станут немного добрее, немного лучше, немного счастливее.

Волшебная мелодия оборвалась на пронзительной ноте и словно провела перышком по душе. Старик тяжело вздохнул и аккуратно убрал дудочку-сопель.

— Дедушка! Как же ты дивно поешь и играешь! — не смогла удержаться девушка.

Старик вздрогнул, усталые глаза поднялись на девушку:

— Давно ль ты здесь, краса-девица?