Борис Конофальский: Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

«Господи, она опять намазалась зельем Агнес. Не иначе, аж голова кругом от неё, бедняга герцог!»

А графиня, обворожительно улыбаясь, заглядывая в глаза и не выпуская его руки, говорила курфюрсту:

— Господин сердца моего, вы уже простите братца, он не злой человек, но суровый, он может быть верен вам, и где вы ещё такого генерала сыщите, вон как он всех бьёт, никто с ним слада не имеет.

— Любовь моя, — млел герцог всё не отрывая от неё глаз, — я бы и рад, не посмел бы вам, моя душа, отказать, но как же я прощу ослушника, без назидания другим. Иные, то увидав, скажут: «и я тоже буду озорничать, и курфюрст мне не указ, он меня простит, не покарает». Вот почему не могу я спустить обиды братцу вашему.

Тут кавалер понял, что пришло время для последнего его козыря и заговорил:

— Ваше Высочество, в пределах, что вы мне жаловали, строю я дороги, амбары и причалы на реке, скоро то место будет торговое, прибыльное, купцы из Малена просят меня о разрешении там торговать, уже купцы и из Вильбурга едут, горцы ко мне везут лес, уголь, дёготь и поташ. Будет Эшбахт землёй обильной, и для Вашего Высочества я кое-что там строю уже.

Тут герцог оторвался от прекрасной Брунхильды и посмотрел на кавалера:

— Для меня? И что же вы для меня там строите? Уж не амбар ли какой? Уж не лавку какую? — Он даже улыбнулся.

— Не лавку и не амбар, — без всякой улыбки отвечал ему кавалер. — Велел я своему архитектору построить до зимы для вашего человека таможенный пост. Пусть будет в земле моей ваша таможня. Если дело торговое в Эшбахте пойдёт, то и вам, Ваше Высочество, серебра прибавится.

Вот тут герцог улыбаться перестал, Карл Оттон Четвёртый, герцог и курфюрст Ребенрее, никогда не улыбался, когда дело касалось денег. К серебру он относился весьма серьёзно. Это предложение, эта мысль кавалера ему понравилась и уже поколебало его желание наказать ослушника, Волков сразу это понял, и Брунхильда тоже это поняла.

— Таможня? — Переспросил курфюрст.

— Да, ваше высочество. С вашим гербом и правом досмотра всех прибывающих в Ребенрее товаров.

— И для этого нужно всего лишь простить моего брата, — вступила в разговор красавица. — Уж простите его, друг мой сердечный. Он вам ещё пригодится.

Да, вот уже дурное настроение герцога растаяло, он был готов простить:

— Но как же… Не могу я вот так взять и простить, — курфюрст всё ещё сомневался. Вернее, он уже искал способ разрешить дело прощением, но так, чтобы никто не усомнился в его силах. — Не знаю даже я, как мне объяснить это людям моим, чтобы доброту мою не сочли за слабость…

— Так сие легко разрешить, — продолжает графиня, — возьмите да наградите брата моего, а не наказывайте?

Волков посмотрел на неё насторожённо, а герцог удивлённо, он и спросил её:

— Как это наградить? Что вы такое говорите? Я наказать его должен, а не наградить! Наказать за своеволие!

— Так в том и хитрость, вы возьмите, мой господин, да наградите его, как будто никакого своеволия и не было, а всё было по вашему с ним тайному уговору.

— Ничего не понимаю! — Произнёс герцог.

— Коли наградите его, то все подумают, что у вас и у брата моего был меж собой тайный сговор и что бил он горцев по вашему наущению, а ваша с ним вражда была лишь видимость, как будто свару с горцами затеял он сам, а вы тут не при чём. А теперь как дело миром закончилось, так и вам больше таиться нет нужды, и вы его награждаете.

— Это весьма мудро, — заметил Волков. — И об этом деле я буду всем говорить, что вы мне сию войну поручили тайно и тайно меня поддерживали. Что вы и есть истинный победитель горцев.

Герцог смотрел то на кавалера, то на графиню, в его лице виделась растерянность, не присущая этому твёрдому и умному человеку:

— Какой коварный ум у вас, душа моя, — наконец произнёс он. — Вы сами то придумали?

— Сама, — отвечала графиня, явно польщённая таким замечанием. — Так уж наградите братца, и всё благополучно завершится. И все мы счастливы будем, а награда ему большая не нужна, ни серебра ему не нужно, ни земель с мужиками.

— И что же ему нужно? — Спросил герцог.

И тут первый раз за всё это время Волков почувствовал облегчение, словно камень с души упал. Брунхильда сделала своё дело, герцог больше не желал его наказывать.

— Так хоть титул ему дайте, пусть все удивятся, братцу честь великая, а вам, мой господин, то обойдётся лишь в стоимость чернил. — Говорила красавица. А Волков ещё и добавил:

— Да, мне будет великая честь, а нашему другу архиепископу Ланна от этого приключится большая изжога.