Мария Токарева - Голод Рехи

В тот же миг воздух прорезал страшный скрежет. Резко пришла в движения воронка, змеями обратились колючие лианы.

— Рехи! Берегись! Черные линии! — истошно закричал в отдалении Сумеречный Эльф. Рехи успел обернуться, но не нащупал белых линий, не свил надежного щита. Меч бы тоже не спас. Но Рехи не отшатнулся и не попытался убежать. Он сам пришел в эту ловушку, не зная, как все исправить. А если уж и бессмертные не могли помочь, оставалось только действовать как чувствовал. Он не боялся. Если так пытались убить, значит, боялись его, Рехи. Он стоял на месте и просто ждал, когда гнев падшего Стража обрушится на него.

— Ты думаешь, все отчаяние растет из черных линий ненависти, — сказал медленно Рехи.

Линии впились в него, но боли не последовало. Они растворялись и исчезали, как грязная вода.

— В моем отчаянии нет ненависти, — голос его окреп, как ветер в бурю, он продолжал: — Это не отчаяние, это — скорбь. И если цена чудес — чья-то смерть, значит, и в чудесах немало скорби.

Линии ввинчивались и оплетали, но Рехи не замечал их, он просто двигался дальше, недоступный для боли и ярости, вне всего. Один в целой Вселенной. Лишь имя сына блестело на острие стрелы. Натянутый лук разгибался, отпускал ее в полет. Рехи не знал, остается ли тело или он уже вышел вон из старой затертой оболочки. Сильнее смерти боль души. Он просто шел к последнему ответу.

В глубине сада его встретил печальный хоровод безголовых скелетов. Они бились в конвульсиях.

— Здравствуй, Мирра, — кивнул Рехи. И один из скелетов откликнулся, остановил свой странный танец. Иссяк скрежет, и вновь повисла тяжелая тишина. Рехи смотрел на изуродованные останки, не зная, кому пришло в голову еще и обезглавить поруганное тело. Наверное, Лиловому, этому безумцу, ведь черепа, как оказалось, лежали рядком на каменной скамье. В глазницах горели свечи. Скелеты — артисты на сцене помешательства монстра, и черепа их — зрители собственной смерти. Страшно. Холод пробежал по спине, доказав, что тело еще не рассталось с духом. Рехи поежился, неуверенно и печально продолжая:

— Мирра, а ты ведь никого не обвинила после такой ужасной гибели. Что же твой любимый? Не дал тебе покоя после смерти? Тварь он, Мирра, не стоил тебя. Закопать бы его под обелиском давным-давно. Так нет же, нарек себя богом. Такие вообще любят себя нарекать правителями мира. Прости меня, Мирра, я не лучше. Но вы же слышали меня! Я пытался спасти вас, — Рехи покачал головой и вздохнул: — Пытался… да не спас…

Безголовый скелет в изорванном белом одеянии вышел вперед, воздевая ладони к небу, точно умоляя избавить от вечных страданий. Рехи протянул руку, дотрагиваясь до костяных пальцев, по щеке его скатилась слеза:

— Мы похожи с тобой сейчас.

На мгновение скелет оделся плотью, вернулась голова, усыпанная завитками нежных кудрей, мелькнуло исполненное горести лицо убиенной принцессы. Она кивнула и отошла, уводя за собой в неизвестность всю процессию скелетов — отца, друзей, подданных. Их окутывало мягкое сияние белых линий, в них они растворялись легким туманом. Рехи узрел сонм теней, невольно освобожденных им из заточения Цитадели. Стоило моргнуть — все растворилось. Остался онемевший черный сад с застывшим гербарием цветов и взбухшими венами черных лиан.

— Вот и все. Я отпустил их, — выдохнул Рехи. Где-то в отдалении тяжелый камень покатился с обрыва, уносясь в пропасть. Так же слетело бремя нового бездействия. Слишком много снов видел Рехи об этих страдальцах, чтобы равнодушно оставить их для изощренной забавы монстра.

— Пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, ощущая с каждым шагом все большую тяжесть в отекших ногах, на которых лопались корки язв. Тело просило повернуть, забыть все и сбежать, вернуться в деревню к друзьям. Но в памяти застряло острой колючкой лицо Лойэ в последнюю их встречу. Она бы не простила новой трусости. Но она верила в него. И этой жестокой верой он еще держался, она же берегла от нападений черных линий. Возможно, иногда в жестокости таится истинная любовь.

— Рехи, что ты делаешь! Этот кокон убьет тебя! — восклицал за спиной Сумеречный Эльф, когда Рехи поднимался по разбитым ступеням прямо к главным воротам. Они зияли черной пастью, петли болтались выбитыми клыками.

— А я не вижу черных линий. Я сейчас вообще никаких линий не вижу, — ответил Рехи, переступая порог.

«Иногда, чтобы выполнить свой долг, достаточно прости идти. Через пропасти и огонь, но идти», — думал он, не замечая никакого кокона. Будто и не существовало его, будто навели морок лживые бессмертные. Или просто выброшенность за пределы скорби лишала ясного зрения, но открывало иное — вещее зрение пронзенного сердца. А для него нет преград. Боль все итожила, всех объединяла.