Мария Токарева - Голод Рехи

Рехи медленно просыпался, неверные ноги почти не держали. Ларт помогал, подводил к столу, уговаривал поесть. Осторожные голоса таяли и исчезали. Ларт и Санара пытались поддержать, хотя сами едва справлялись. Рехи потянулся к сундуку и взял кособокого костяного ящера — любимую игрушку Натта. И будто символ его смерти, который отец сам вырезал для сына под чутким руководством Ларта. Как же нелепо все и страшно! Рехи застыл на лавке, вертя в руках вырезанную из кости фигурку. К ней еще накануне прикасался Натт, он еще накануне придумывал незамысловатые игры. Что осталось теперь? Куда он ушел и зачем? Стал ли новым призраком пустыни, что кружатся возле черного обелиска, или растворился среди белых линий? Рехи мутным внутренним взором глядел на весь их погибший клан. Дряхлый адмирал теперь держал на руках малыша-Натта. И вместо радости в глазах старика мерцала бесконечная печаль.

«Ты обещал, что Натт точно доживет до тридцати», — осуждающе качал головой адмирал.

«Обещал. Не сдержал обещанье», — отзывался Рехи, все ниже опуская голову, чтобы не прошивали его насквозь эти скорбные, все понимающие взгляды ушедших.

«Рехи, а ты пойдешь с нами?» — немо спрашивал адмирал.

«Пойду», — соглашался Рехи. К Натту пойдет и за край жизни. Нечего терять. Он все разрушил. Даже если Ларт говорил, что это виноват ящер. Нет, он согласился на игру бессмертных, а их цена всегда — «во имя миллиардов». Во имя неизвестных «всех» обречь на смерть своего первенца. Рехи подавился отвращением к себе.

— Не сиди так, пожалуйста. Ну… скажи хоть что-нибудь, — умоляли то его, то Лойэ верные друзья. Но время тянулось и не двигалось. Поселение объял великий плач. В то нападение ящера многих ранило или убило. Ларт и Санара ушли, и к вечеру деревню огласил предсмертный вопль нескольких серых ящеров. Они доверяли тем, кто их приручил. И в этом зверином крике разливалась знакомая боль преданных.

«Они не виноваты. Это все Разрушитель Миров», — хотел бы сказать Рехи, но сидел в неподвижности, как и Лойэ. Они не смотрели друг на друга, они молчали — до спекшихся губ. Слова осыпались пеплом сгоревших страниц забытых книг.

Лечит ли время раны после того, как все отнимает? Или все отнимает, чтобы вылечить тусклой памятью, угасающей вечной печалью. Такие раны не залатать забвением и забытьем, не высказать ни слова ни о себе, ни от себя. Ни в обвинение. Ни в оправдание — тем более. Дни и ночи тянутся годами. И бремя пустоты страшнее валуна, катящегося с горы за странником на склоне. У него оставались только боль и верность. Верность боли, отраженной в красно-черном небе. Всех убили и отняли, а его потеряли. Вечно он оказывался живым по ошибке, как в насмешку. Или это наказание тем, кто пытался сравняться с богами? Или это участь богов и всех им подобных — терять самое ценное в назидание другим? Вечная потеря до утраты самого себя во имя высшей цели.

Вечером Санара и Ларт вернулись со свежей кровью свиней и мясом ящеров. Лойэ и Рехи одновременно поднесли к губам дымящиеся кубки, хотя оба не ощущали голода. Вкус крови не пьянил и не дарил наслаждения. Остался только голод внутренней пустоты. Голод утраты и отчаяния. А его не залить теплым питьем. Ничем не утешить.

Ларт и Санара тоже не ели, только Инде где-то в углу молча жевала кусок жареной свинины с грибами, рассеяно перекатывая меховые мячи Натта. А когда доела, сгребла все его игрушки и обняла, как обнимала еще недавно названого братика.

Рехи отвел глаза, чтобы не смотреть и не видеть. Невыносимость такого существования давила все больше с каждой минутой. Вот они сидели вчетвером за столом-сундуком. Но зачем? С какой целью собрались? Они остались в опустевшем мире, отделенные друг от друга трагедией. Четверо расколотых, изуродованных потерями, как сухие деревья с обрубленными ветками. И они-то пытались спасти мир? Бесполезно. И не для кого.

— Спать. Все спят. Все — спят, — сухим приказом отчеканила Лойэ и, прямая, как меч, встала из-за стола. Сухость и жесткость ее голоса поразила. Но Рехи предчувствовал скорый срыв.

В ту ночь, кажется, никто не спал. Рехи ворочался, мечась в тесноте видений. Он то подскакивал в ожидании атаки ящера, то снова хватался за линии. Вот же они! Вот они! Он четко помнил, как вцепился в белый контур, который оплетал Натта и Лойэ, и потянул на себя, когда заметил опасность. Почему не получилось? Почему?

— Ну, поговори с ней, пожалуйста! Она простит тебя, я уверена! — твердила Санара через три дня. Три дня бесполезной рутинной работы. Рехи без страха опять вошел к ящерам, опять чистил чешую. Потом вместе с Лартом они раздували меха кузницы. Но вся работа протекала, как в тяжелом забытьи древнего механизма.