Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

– Не смей! Во-первых, не донесешь, а во-вторых… Ингус!

Повинуясь оклику он опять свернулся клубком, тщательно обвив вокруг мордочки отощавший, убогий хвостишко. Резкое движение еще больше убавило света, исходящего от нее.

Я прикрыла его ладонями, как будто в этом ненадежном домике он мог сберечь свое уходящее тепло!

– Не смей, – повторила я. – Я не могу, не хочу, понимаешь?.. Еще и тебя потерять…

– Ты хоть немножко любишь меня? – тихо спросил он.

– Конечно.

– Правда, любишь?

– Правда – люблю. Только не покидай меня. Не может быть, чтобы Славка ничего не придумал!

Огненный шарик съежился еще больше.

Наука была бессильна. А такой магии, чтобы спасти Ингуса, я не знала. Хотя смотрела по сторонам, очень внимательно смотрела, искала тех образов, которые следовало сплавить вместе. Магия никак не рождалась.

Друид что-то хотел тогда объяснить о средоточии силы, накопленной поколениями… Что же это за накопленная и перерожденная сила, которой жрецы не дают выхода, поколение за поколением уплотняя сгусток этой силы до предела? Что же это такое – сперва порожденное магической силой одних жрецов, а потом ставшее священной реликвией других жрецов, понятия уже не имевших о происхождении средоточия силы?

И вдруг я поняла!

Возможно, мысль моя была не озарением, а еще одной удачной выдумкой сочинительницы сказок. Да, я люблю фольклор, исследую суеверия, сплю в обнимку с мифологическим словарем! Да, я всегда знала, что ирландские женщины носили в кармане передника желудь, чтобы сохранить молодость. Обечный желудь с обычного дуба, а если необычный? Даже если я так придумала, даже если это не плод священного дерева друидов, которому тысяча жрецов отдала свою силу, чтобы она переродилась и сгустилась, – то все равно, вся моя сила будет сейчас в него вложена! А это немало!

Треснул кожаный ремешок – я сорвала с шеи сверкающий желудь. Заветный желудь, дающий своей хозяйке вечную молодость! Даже если и нет – в эту минуту он был заветным и магическим!

– Ты можешь его сжечь? Сейчас же? Немедленно?

– Нет… Это же запрещено…

– А я тебе приказываю!

– Ты же не знаешь, что это такое!

– Знаю!

– А ты?..

– Я тебе приказываю, слышишь? Я, твоя хозяйка! Приказываю!

Драгоценный талисман Ав, сверкнув отполированным боком, исчез в тусклых, еле шевелящихся язычках.

Он не занялся, он как бы таял…

Внутри крошечного шарика вдруг вспыхнула звезда, сперва – с булавочную головку, она стала расти, ее ослепительно-белые лучи прошли сквозь бледно-золотой ореол путиса, и в тот миг, когда уж казалось, что звезда сожгла Игнуса изнутри, в самой ее сердцевине зародилось огненное ядро. Оно наливалось силой, оно расправляло язычки, рыжие и багровые, оно завертелось вокруг своей оси – и выплеснулось ввысь острым и кудлатым языком. Он обернулся золотой спиралью, взмыл в ночное небо и большим золотым шаром рухнул к моим ногам.

Я отскочила.

– Не бойся, не обожгу! – зазвенел торжествующий голос.

Язычки расправлялись, как лепестки огромного цветка, полыхали ослепительными переливами, и внутри золотого клубка молодело и хорошело фантастическое лицо. Две синие искры вызрели в глубине клубка – и вдруг стали взглядом.

– Ингус!..

– Я люблю тебя!

Ингус закружил по ночному двору, все скорее и скорее, пока в воздухе не зависла огненная многоугольная звезда, обратил ее в неправильную пентаграмму, влетел в центр, завертелся, вытянулся золотым веретеном и опять сплющился в шар.

Шар стал расти, шириться – но это превращение уже было мне знакомо. Только в прошлый раз у Ингуса ушло побольше времени на то, чтобы сплющиться в огненный кипящий блин.

Ингус закрутил посреди этого блина язычки полосонь, от чего физиономия понеслась колесом и стала втягиваться в образовавшуюся воронку. В самой ее середине обозначилась черная точка, стала расти, пламя перетекало в нее и, наконец, все ушло в ту черную дыру, остался лишь золотой ободок с крошечными острыми язычками. Как будто рама круглого зеркала висела передо мной в ночном мраке – зеркала, еще более темного, чем ночное небо над головой.

А в этой раме я увидела холм. Просто холм под луной.

На его вершине возникли два непонятных пока силуэта, через миг между ними обозначился и третий.

Холм, казалось бы, поросший травой, блеснул какими-то квадратами – и я поняла, что это – брусчатка старинной улицы. Да и не холм это уже был, его обступили дома, просто улица в этом месте делала подъем и спуск.