Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

– Не знаю, – честно сказал он. – Уж как-нибудь доживут свой век. Найдутся добрые люди, будут подкармливать…

– Их только восемь, – сказал Славка. – Одна куда-то подевалась. Вот черт, проворонили!

Из-за деревьев по ту сторону кромлеха вышли люди. Две компании. Та, где были красивая девушка и мастиф, и другая – чисто мужская, ее возглавлял парень в пятнистом комбинезоне. Никого из них я раньше в глаза не видывала. Что их привело сюда и заставило принять участие в этой охоте – понятия не имела.

Мы не знали, какие лучи хозяйничают теперь в середине кромлеха, и боялись пойти друг дружке навстречу.

Но мы помахали им руками. Это было и приветствие, и прощание. Дело мы сделали, пора нам расставаться…

Они отступили в лес.

– Кто это был? – тормошил меня Славка. – Нет, ты мне скажи, кто это мог быть? И как они сюда попали? Как они догадались? И им-то что Авы сделали?..

Я и сама не могла понять. Какой нормальный человек будет в ночь равноденствия слоняться вокруг старого кромлеха с оружием? И вдруг осенило!

– Все очень просто! – я, как ни старалась, не могла скрыть торжествующей улыбки. – Очень просто, Славка! Это были другие эскадроны!

Исхлестанный ветками на крутых поворотах и поцарапанный пулями на излете, эскадрон без особых сложностей в очередной раз ушел от пруссаков и еще долго скакал неведомыми дорогами. Хорошо хоть, сразу догадались взять на коней свою домашнюю скотинку – Инциса и Кранциса, чего-то не поделивших с цыганятами и увязавшихся за всадниками.

Наконец всадники успокоились, пустили коней рысью, съехались поближе и стали обсуждать горестную свою планиду.

Не вовремя и некстати взялись они на этот раз помогать местным жителям… Но и спокойно смотреть, как разоряют хутор, как забирают даже зимнюю одежду, они не могли. Крестьянские мешки с зерном и кадушки с маслом отбить удалось, но никому и в голову не пришло ухватить с телеги хоть ковригу хлеба. А благодарные хозяева хутора, поскорее выпроваживая спасителей, тоже как-то не сообразили…

Допустим, коня можно, стреножив недоуздком, пустить на ночь попастись, а человеку каково? Да и непонятно, с которой стороны ждать нападения. Хорошо хоть, кибитка укрыта в безопасном месте.

– Утро вечера мудренее, – решил Сергей Петрович. – Наладим какой ни на есть бивак, переночуем, там видно будет. Авось не отсыреем…

Но тут Фортуна сжалилась над эскадроном – Мач узнал окрестности.

Неподалеку за лесом были немалые луга, на которых косили сено для баронских хлевов и конюшен. Там же и сушили, там же и сбрасывали в большой высоченный сарай, чтобы по зимнему пути вывозить на санях, когда потребуется. Благо летом каждая лошадь и каждый час на счету, а зимой съездить за сеном, пусть даже господским, – одно удовольствие.

В этом году Мач уже второй раз ходил на барщину, поставили его как раз на сенокос, так что дорогу к сараю он нашел почти сразу.

– Не хоромы, но крыша и ворота есть, – оценил Сергей Петрович это пристанище. – Располагаемся. Коней можно бы оставить попастись.

– А кто стеречь будет? – спросила Адель.

– Так получается, что командир! – незамедлительно отвечал Ешка.

– Это отчего же? – удивился Сергей Петрович.

– Командирский конь самый светлый, одно слово – седой конь, его воры издалека увидят.

– Разумно, – усмехнулась Адель. Но гусар все еще надеялся, что ему когда-нибудь удастся переспорить цыгана.

– Слыхал я, что ваше племя хлебом не корми – позволь лошадей менять, – обратился он к Ешке.

Тот, пока еще не чуя подвоха, с достоинством хмыкнул.

– Ну так давай обменяемся. Ты бери Аржана, а я – твоего вороного, – предложил гусар. – правда, надолго я Аржана уступить не могу, но денька на два – вполне.

Ешка широко улыбнулся и протянул Сергею Петровичу поводья вороного.

– Так что заступай в караул! – велел командир.

– Я?!? – изобразил неслыханное изумление Ешка.

– Не я же. Ну, чьего коня воры излади разглядят?

– Нет, командир, не мне, а все-таки тебе сторожить! – объявил Ешка. – Послушай цыгана и сам рассуди, твой конь вороной?

– Ну?

– Черный, как ночь?

– Ну?

– Так он шаг в сторону сделал и пропал, ищи его! А мой – седой, я его издалека увижу и приведу. Вот так!

И на сей раз цыганская логика была неоспоримой. Гусар расхохотался первым, Адель – за ним, а Ешка еще мгновение держал серьезную и гордую физиономию, но тоже не выдержал.

Мач хмуро смотрел, как его голодные и промокшие сотоварищи веселятся у ворот сенного сарая. И ему даже не казалось странным, что он, обычно жизнерадостный и смешливый, сейчас злится, услышав чужой смех. Он и сам бы не мог сказать, когда пропала в нем любовь к шутке и острому словцу, когда проснулось непримиримо-серьезное отношение ко всякой мелочи. Ешкины проказы настолько его теперь раздражали, что он готов был не то чтобы заорать на цыгана – а даже со слезой в голосе заорать.