Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Эти люди, как и мы, были одеты по-походному и вооружены. Мальчишки – длинными шестами, один мужчина – палкой, другой – и вовсе автоматом, а девушка замахнулась на Ав чем-то вроде кистеня.

Авы отлетели от этой яростной компании и снова пропали в лесу.

Исчезли и люди.

– Это кто еще такие? – изумился Гунар.

– Откуда я знаю! Заходим слева! – я побежала первой.

Ясно было одно – эти мальчишки, дядьки и девушка помогают нам удержать Ав в ночном лесу и загнать их к кромлеху.

А небо уже посветлело!

Мы гнали их наугад, мы шумели, как буйнопомешанные, лупили палками по стволам, Славка даже стрелял наугад, хотя и рисковал попасть в наших неожиданных союзников. Мы растянулись цепью, чтобы видеть каждое дерево, и как только к древесному стволу прижималась темная лохматая фигура – мы кидались туда, не давая Аве уйти дорогами нижнего мира.

Я подскочила к толстой, причудливо крученной сосне как раз вовремя.

Ава обернулась.

Это была Кача.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

Кача сунула руку в меховую сумку на боку, достала сжатый кулак, протянула ко мне. Пальцы чуть приоткрылись. Блеснуло…

Она уже предлагала мне это однажды.

Пальцы приоткрылись еще больше.

На ладони у Качи лежала большая монета. Пять франков с портретом Наполеона. Но зачем бы ей предлагать мне использованную монету? Ведь еще летом двенадцатого года Авы похитили ее из баронской усадьбы!

С большим трудом и очень медленно до меня дошло – они так и не вынули из монеты чек на пять миллионов франков! Они даже не знали, что этот чек уже много лет как недействителен! Вот если бы они успели с ним попасть в Париж до октября двенадцатого года – тогда другое дело. А когда стало известно, что Наполеон увяз в России, тем более – когда французская армия вышла из москвы, тогда уж бумажке с его подписью была грош цена.

Кача хотела откупиться от меня пятью несуществующими миллионами.

Я помотала головой. Даже за настоящие миллионы я не пропустила бы ее в нижний мир.

Азарт погони владел моим эскадроном и мной, веселый и жестокий азарт. Мы не знали, удалось ли спасти то Дитя-Зеркало, которое они отравили свободой в двенадцатом году, но ведь могло родиться еще одно! Авам следовало погибнуть, всем до единой! Они сделали все, чтобы накликать на себя погибель, они же никого не щадили!..

И тут я вспомнила…

Со вздохом сделала я шаг назад, и другой, и третий, давая Каче возможность приникнуть к дереву. Это было не милосердие – это была справедливость.

Нас обожгли одни и те же синие глаза, мы обе спасли от смерти одного и того же человека. Только я любила его, а она лишь была готова его полюбить.

Уже наполовину слившись с сосной, Кача обернулась.

И бросила монету.

Пятифранковик, из-за которого было столько суеты, ушел в сугроб.

А ведь она была уверена, что рассталась с сокровищем…

Вслед за ним полетела в сугроб и костяная челюсть.

– Хейя, хей! – совсем рядом завопил Гунар.

– У-лю-лю-лю-лю! – отвечал ему с другой стороны индейским воплем Славка.

Мы выбежали к кромлеху одновременно с Авами.

Еще какие-то люди, чьих лиц мы не видели за деревьями, теснили их к орудию правды.

Они сбились у камня, вопя и проклиная все на свете.

Тут первые лучи солнца коснулись камней – и я ощутила дрожь воздуха.

– Чуете? – шепотом спросила я Гунара и Славку.

Сквозь нас шли мощные волны, и они внушали ужас!

– Подальше от камня! – крикнули нам из леса.

Славка, держа под прицелом Ав, отступил к деревьям последним.

Рассветное солнце освещало кромлех – и он наливался силой, незримые лучи его силы били в орудие правды, и оно отвечало ровным гулом.

Авы тихо завыли, опускаясь наземь возле орудия правды, зажимая руками уши. Их кожаные рубахи и плащи таяли, расползались, съеживалась плоть, исчезали пышные волосы. Солнце поднималось – и вдруг нам стало ясно, что их предсмертный ужас как-то сразу окончился. Сидя на земле, Авы подняли головы, посмотрели друг на друга, не узнавая, и понемногу стали подниматься. Солнце поднялось еще выше – и осветило кучку бормочущих древних старух в их подлинном, весьма неприглядном виде. Они бубнили себе под нос каждая свое, топтались вокруг камня, и не понять уж было, где тут грозная Тоол-Ава, где суровая Поор-Ава, где красавица Наар-Ава…

– Такими они останутся навсегда, – прошептал Ингус. – Орудие правды лишило их лжи, а они ведь только ложью и держались.

– Что с ними теперь будет? – отвернувшись от кромлеха, спросила я.