Далия Трускиновская - Предок

– Как это – задавил? Не мог задавить! – окрысилась Таисья Федотовна. – У них сперва все на лад шло! Это она… это она отдыхает! Отдохнет да и пойдет!

– Шустра ты больно. А расхлебывать – всему дому, – Евсей Карпович забрал у нее прутик и принялся щекотать хомячихе нос и рот. – Видишь, не шевелится.

– На лад шло? – тут над незадачливой бизнес-домовихой навис огромный Ферапонт Киприанович. – Что ты тут врешь? Нешто я не знаю, как это бывает, когда у мужика с бабой на лад идет!

Тут народу на столе прибавилось – явились и Матрена Даниловна, и Лукьян Пафнутьевич, и Якушка с Акимкой.

Домовые, галдя, окружили клетку предка.

– Точно – сдохла! – подтвердил Лукьян Пафнутьевич. – Я дохлятину за версту чую! Эй, Лукулл Аристархович, а ты что скажешь?

Правозащитник как раз собирался втихаря смотаться со стола и вообще из квартиры.

– Нет, ты постой! – Ириней Севастьянович ухватил его за шиворот и даже приподнял. – Такого уговора не было, чтобы ваш хомяк нашу хомячиху до смерти задавил!

– Имеет право!.. – пискнул, защищая предка, Лукулл Аристархович.

– Какое такое право?!

– Он… он… он на своей территории!..

Тут несколько опомнилась и Таисья Федотовна. Будучи домовихой деревенской, а деревенским в наше время тяжко приходится, нажила она знание простого закона: лучший способ защиты – это нападение.

– А откуда мы знаем, хомячиха это или другой хомяк?! – закричала она. – Ты, дяденька, нам к нашему предку другого мужика подвел, вот они и схватились!

– Верно! – заорал и Лукулл Аристархович. – Имеет право!

– Так! – рявкнул Ферапонт Киприанович. – На свою же породу нападать имеет право?!

– У них так заведено, – залопотала Таисья Федотовна. – Вы городские, вы не знаете, а мы, деревенские, знаем! И петухи драться схватываются, и кобели, и вообще!

– И предки?

– И предки!

– Так от этой злыдни мы, стало быть, происходим? – нехорошо спросил Ферапонт Киприанович. – От этого ирода? От этого кровопийцы?

Лукулл Аристархович несколько смутился.

– Эволюция, понимаете ли… – забормотал он. – Естественный отбор, и вообще…

– Понятно! – Ферапонт Киприанович был грозен и неумолим. – А коли эволюция, так полезай сейчас же в клетку и вынимай оттуда покойника!

– Кто, я?

– Ты, разгильдяй! Надо же – двух мужиков сосватал!

– Это она! – правозащитник указал лапой на Таисью Федотовну.

– Это он! Он вот все переврал! Говорил – Машка! А это и не Машка вовсе! – Таисия Федотовна вцепилась в Иринея Севастьяновича. – Сам свою дохлятину теперь вытаскивай!

– А ведь ты баба сварливая, – вдруг сказал Евсей Карпович. – Не уживешься ты у нас, ой, не уживешься…

– Цыц! – приказал Ферапонт Киприанович открывшей было рот супруге.

– Цыц! – сказал и Лукьян Пафнутьевич своей Матрене Даниловне.

– Цыц! – не так громко, но все же внушительно молвил Ефим Патрикеевич молодой жене Василисе Назаровне.

– Да маленький же у нее! – пискнула Матрена Даниловна.

– Не пропадет! Пусть вон к магазинным катится! – постановил Лукьян Пафнутьтевич. – Больно ловка! Там ей самое место!

– Только сперва пусть со мной рассчитается, – подал голос Ириней Севастьянович. – Двадцать рублей, да мешок гречки, да цыганскую иглу еще обещала, да угощение выставить…

Стали разбиратьчся с оплатой и долго не могли сосчитать, сколько выплатить за гибель Машки. Ириней Севастьянович на то напирал, что хозяева будут в великом недоумении: с вечера хомячиха была в клетке, а утром ее вдруг нет!

– А вы дверцу оставьте открытой – вроде бы ваш предок как-то ненароком сбежал, – посоветовала Матрена Даниловна. У нее уже просто не получалось звать мохнатого зверя хомяком, а только – предком.

Ириней Севастьянович умом понял, что иного пути нет, но несколько покочевряжился, выбивая побольше отступного.

Когда он пообещал поднять шум на весь город, домовые дедушки пошли навстречу и отрядили тащить плату на Мичуринский проспект Лукулла Аристарховича. А Акимке с Якушкой велели вытащить из клетки и выкинуть на мусорку дохлую Машку, или не Машку – теперь уже не имело смысла менять животному имя. Прожил хомяк под бабьей кличкой весь свой век – не устраивать же крестины заместо похорон!

Домовые дедушки увели супруг по квартирам, не дав даже проститься с Таисьей Федотовной. Один Евсей Карпович остался. Он какое-то время глядел на Ваську – и все больше убеждался, что Васькина рожа не выражает ни малейшего раскаяния.